Золотая медаль
Шрифт:
— Юля, ты до сих пор не готова? А я зашел за тобой.
Девушка ужасно обрадовалась, но и смутилась из неожиданности — ведь Виктор зашел к ней впервые.
Она усадила его за стол, сунула в руки какой-то журнал, а сама побежала в соседнюю комнату одеваться.
Юлины братья готовили уроки. Они были, как две капли воды, похожи друг на друга, и Виктор подумал, что никогда не смог бы различить — где Федько, а где Митя.
Со стола упала тетрадь, один из мальчиков наклонился за ней, но другой уже успел схватить тетрадь и хлопнуть ею брата по голове. Пока первый мальчик вращал головой, второй успел хлопнуть еще раз. Наверно, вспыхнула бы потасовка, но Виктор взял мальчугана за руку:
— Подожди! Как тебя звать?
— Митя. А что?
— Что же ты, Митя, задачу решаешь или безобразничаешь? Разве можно бить тетрадью?
— А чем же лучше? — деловито спросил Митя.
Виктор понял, что не совсем точно поставил вопрос и начал исправлять дело.
— Тетрадь — это оружие школьника, — поучительно сказал он, — а ты его не уважаешь.
Митя фыркнул:
— Какое это оружие! Вот у меня в прошлом году рогатка была, из нее даже в воробья можно попасть.
— Это не такое оружие, — промолвил благоразумно Федько. — Это в обучении.
— Я и без тебя знаю, — махнул рукой Митя.
В комнату вошла мать — Мотя Карповна, прикрикнула на мальчиков и подсела к Виктору.
— Сейчас Юля оденется. Извиняйте, что приходится ждать.
Она начала рассказывать о том, как учатся ее Митя и Федько, как Митя не жалеет одежду — так все на нем так и горит.
Юле были слышны отрывки разговора, она торопливо одевалась, опасаясь, чтобы мать не сказала чего-то «лишнего». Девушка глянула на часы и обеспокоилась — сейчас должен прийти отец. Что как он под хмельком? Не хотела, чтобы Виктор увидел его в таком состоянии.
А Виктор слушал Мотю Карповну, незаметно осматривал комнату и с тайной радостью думал, что вот здесь живое Юля, за этим столом она помогает Мите и Федьку готовить уроки, вот на гвозде висит ее портфель, а на том столике, что в уголке, лежат ее книжки. Казалось, каждая вещь в этой комнате овеяна присутствием Юли, незримо несет на себе прикосновенье ее рук.
Мотя Карповна заметила, что парень смотрит на красную бумажную розу, и объяснила:
— Юленька делала! Она у нас все умеет. А вышивала как — еще в шестом классе. Теперь времени нет. Другим занята. Все читает и выписки себе делает, а то — за уроками сидит.
Виктору очень захотелось погладить бумажную розу, ощутить под ладонью ее шелест, но в эту минуту к ним вышла Юля — сияющая и поглощенная заботами:
— Мы не опоздаем?
Парень глянул на ее шелковое, но скромное коричневое платье, и Юля показалась ему такой нарядной и такой милой, что у него замерло сердце.
На улице Юля спросила:
— Ты почему так смотришь на меня?
— А как же я могу иначе смотреть на тебя? — ответил Виктор. — Как мы сдружились с тобой, Юля! Я так часто думаю о тебе. Закрою глаза — и мне кажется, что ты рядом со мной, мы взялись за руки и идем вперед, идем…
— Скажи, Витя, чем я тебе нравлюсь?
— Трудный вопрос. Сразу и не скажу. Наверное, тем, что ты — Юля Жукова… такая, как есть, с твоими хорошими мыслями, мечтами. Мне кажется, что ты, например, могла бы, как Зоя, пойти на подвиг. Могла бы? Правда?
Юля задумалась.
— Я думаю над твоими словами, Виктор. Я люблю свою Родину, правда. Но разве этого достаточно?
— Ну? Как же?
— А так. Недостаточно! Не удивительно любить такую Родину, как у нас — единственную в мире! А вот умеешь ли ты ненавидеть?
Виктор изумленно поднял брови, и Юля с задором продолжала:
— Да, да, если ты по-настоящему любишь, — слышишь, по-настоящему, Виктор, — так сумей же всем сердцем и ненавидеть то, что мешает нам идти к коммунизму! Ненавидеть и бороться против него! Вот тогда не только ты будешь любить, но и тебя полюбит Родина. Это более трудно — заслужить любовь народа, более трудно, чем самой любить!.. Преданность народу надо еще доказать своими делами.
— Что же, — сказал Виктор, — каждый и доказывает. И агроном, и инженер, и рабочий. Так ведь, Юля? Рабочий, который, скажем, варит сталь. А на ней самая высокая в мире — советская марка!..
Огромный зал лучшего в городе театра звенел от молодых голосов, смеха, песен, вдруг срывающихся то в одном конце, то во втором. Гул перекатывался волнами, бил прибоем в высокие, украшенные мозаикой стены, поднимался вверх до белоснежного купола, озаренного ослепительными люстрами.
Юле Жуковой посчастливилось найти свободное место в третьем ряду. Прямо перед ее глазами полыхал бархатом вишневый занавес, чуть-чуть подрагивающий, словно от дыхания многолюдного шумящего зала. Всюду — в партере, в ложах — веселая молодежь с нетерпением ждала начала торжественного собрания, после которого должен был состояться концерт.
Юля ждала этого концерта с особым нетерпением, так как в программу входил отдельный раздел «Комсомол и песня», подготовленный старшеклассниками ее школы. Волновалась и за Виктора, который с самого начала пошел за кулисы, так как должен был выступать от имени школьной молодежи.
Ему предоставили слово сразу же после доклада. Когда он вышел на трибуну и глянул в зал, Юле показалось, что его глаза отыскали ее. Она наклонилась, опасаясь, чтобы он не растерялся. Знала, что речь у него записана, но дрожала за каждое его слово. Когда однажды он сделал паузу, у нее перехватило дыхание. Закончив, Перегуда уже сходил с трибуны. И снова показалось девушке, что он, глянув в зал, отыскал ее среди тысячи других девчат и юношей.
Она невольно огляделась — никто ли из соседей не заметил того взгляда, не понял, что он принадлежал только ей. И сразу ей стало стыдно — она вела себя, как глупая девчонка.
Перед концертом Жукова вышла из зала и боковым коридором пошла за кулисы. Ее встретил Виктор.
— Сейчас объединенный хор, — сообщил он, — а потом «Комсомол и песня»!
Он раскраснелся, движения у него были неестественно бодрые. Юля поняла: он очень волновался перед своим выступлением и сейчас был счастлив, что речь удалась, его слушал весь огромный зал, и она, Юля, тоже слушала и видела его на трибуне.