Золотая медаль
Шрифт:
— Я вчера читал рассказ Алексея Толстого. Представьте — зачитался до третьего часа ночи.
Надежда Филипповна поняла, что он намеренно переменил тему.
— А я читаю теперь наших молодых писателей. Интересуюсь талантами. Попадешь на самоцвет — как праздник на сердце. В самом деле, Юрий Юрьевич, сколько новых одаренных имен появилось! Но много и несамостоятельного, где-то у кого-то заимствованного или высосанного из пальца… О чем вы думаете?
— О наших выпускниках. Вот, думаю, мой десятый класс — чем отличается он от многих таких
— Верно, — задумчиво сказала Надежда Филипповна. — Хороший класс, и именно этим не отличается от многих других десятых классов.
— Нина Коробейник, — продолжал Юрий Юрьевич, — думаю, будет когда-то настоящей писательницей. У нее, правда, и спеси есть немного, и зависти к успехам одноклассников. Возможно, что есть и нездоровое стремление к славе. Но все это перебродит, перекуется, верх возьмет хорошее, прекрасное, что есть в ее сердце. Вы ее уже поняли? Она страстная, справедливая и, знаете, очень чуткая девушка. Думаю, что будет работать над рукописями по-настоящему, это ее увлекает. И напишет когда-то хорошее произведение.
— А Мария Полищук?
— Ну, это — профессор. В будущем, конечно. Ей, бедной, трудно избирать профессию: всем восхищается. Последнее увлечение — астрономия, но, наверное, не будет из нее астронома. Ее больше волнуют люди, а не планеты. Она и сама еще этого не знает.
Надежда Филипповна осторожно освободила руку и глянула на Юрия Юрьевича.
— Вы что? — спросил он. — Вам неудобно? Я, наверное, не в ногу шел?
Она тихо засмеялась:
— В ногу, в ногу, Юрий Юрьевич. — И, словно продолжая давний разговор, сказала: — Ну, а что? И в самом деле — не пойти ли в кино?
И они пошли дальше среди шумной толпы вечернего города.
Юля не могла бы сказать — спала она или нет. Всю ночь мерещилось что-то страшное, душное. Проснулась задолго до рассвета, сразу же вспомнила все, что произошло вчера вечером, и снова заболело, защемило сердце в невыразимой тоске.
Еще вчера решила, что Виктора у нее уже нет. Если даже он и вернется, попросит извинение, все равно она не сможет простить. Измены не прощают, нет.
Сама себя убеждала, что такая любовь, которая приносит страдание, ничего не стоит. И не надо сожалеть о таком друге, который пренебрегает настоящими чувствами.
Ловила себя на том, что повторяет почти те же слова, которыми уговаривала Варю забыть своего фотографа.
Как застучало сердце, когда увидела на школьном крыльце Виктора!
Догадалась, что он ждет ее.
Да, он ждет ее.
— Юля! Юленька!
Он хотел взять за руку, но она спрятала ее за спину.
— Того, что было, — впопыхах промолвила, — уже не может быть между нами!
Он что-то говорил, оправдывался, но Юля не слушала, быстро ушла, стукнув дверью.
На уроке тригонометрии
О чем? Уже не о чем говорить. Все прошло, ничего нет.
После уроков он пошел за нею. Зашли в сквер, в дальний уголок. Пошли медленно аллеей. Пусть. Это — последний разговор.
— Юля, выслушай, — сказал Виктор, — случилось недоразумение!
Он объяснял, что тогда пошел с Софой в буфет, Софа проголодалась. Потом ждал ее, Юлю… Не дождался. Просто ошибка, разминулись.
Нет, она не верила. В конце концов, мог вспомнить и о ней. Она, как и Софа, тоже, наверно, с готовностью съела бы после плавания бутерброд. А, не в этом дело, нет!..
— Простимся, Виктор, — сказала она, ощущая, как разрывается у нее сердце. — Прощай! Будем, как и раньше: я — Юля Жукова, ты — Виктор Перегуда. Что же, так будет лучше. Может, это и в самом деле было недоразумение, но меня всегда будет мучить сомнение. И это будет отравлять нашу… нашу дружбу. Я сделаю все для того, чтобы забыть тебя… чтобы ты остался для меня только товарищем, одноклассником. И если у тебя еще, может, осталась какая-то капля чувства ко мне, заглуши ее, развей по ветру… По ветру, как пепел…
— Как пепел… — повторил он, будто в каком-то страшном забвении. И вдруг вскрикнул: — Юленька, я никогда не смогу тебя забыть! Я же люблю тебя, люблю! Поверь!
— Не верю, Виктор. Извини меня. Не могу, не могу поверить. Не могу забыть, как ты учил Софу плавать, как куда-то спешил с нею, совсем забыв обо мне. Как потом я вышла на улицу… одна.
— Юля, я докажу тебе, что это — ошибка! Я докажу тебе! Поверь! Я тебе клянусь! Чем тебе поклясться?
— Не надо… Уже поздно, Виктор. Я никогда не пожелаю тебе такой ночи, какая была у меня вчера…
— А я… ходил под окнами твоего дома, хотел зайти, но было позднее время. Я был очень удивлен, когда убедился, что ты пошла домой. А хотел так много тебе сказать. Потом на меня напало отчаяние…
— Почему же? Тебе же было, наверное, так хорошо с Софой. Ведь ты провел ее домой. У вас был такой интимный разговор.
Он хотел возразить, но Юля решительно сказала:
— Не надо! Не унижай себя враньем! Пусть ты останешься в моей памяти таким, каким я тебя знала… Прощай, Виктор!
Она вдруг взяла его за руку и какой-то миг с глубоким сожалением всматривалась ему в лицо. Потом, как дыхание, у нее слетело с губ:
— Прощай! Не иди за мной!
Она повернулась и быстро пошла аллеей — мимо березок, мимо молодых каштанов, осеребренных изморозью.
27
Равно в пять Марийка проснулась от звонка будильника. За окнами было еще темно, на дворе словно колыхалась серая муть.
Сразу же девушка сбросила одеяло и начала быстро одеваться. Она выработала в себе привычку не тратить ни единой минуты.
Но сегодня Марийка даже не сделала зарядку, а только наскоро вытерла тело мокрым полотенцем.