Золотая жила для Блина

Некрасов Евгений Львович

Поначалу, когда закатное солнце еще припекало, Митьку и Лину окружали только самые отчаянные и голодные. Всего лишь по сотне на человека. От них еще можно было отмахиваться, и разговоры Митьки с Линой выглядели так:

— Лин, а почему дедушка запре… Тьфу! В рот попал… запретил тебе официанткой, тьфу-тьфу, работать? — Шлеп! Бац!

Привычная Лина, обмахиваясь веточкой:

— Он считает, что я должна учиться.

Блинков-младший, тоже отламывая веточку и хлеща себя по ногам:

— Ты же на каникулах!

Лина,

распуская волосы, чтобы комарье не перегрызло шею:

— Дед говорит, на каникулах надо читать, ходить в музеи или хоть на пляж. С парашютом прыгать. В общем, получать что-нибудь для ума или для здоровья. — Шлеп, шлеп, шлеп по щекам.

Блинков-младший, сдувая кровопийцу с кончика носа:

— Ф-фу! Мои тоже так говорят: «Зачем тебе работать? Хочешь штаны в стиле „коммандос“? Если будешь тратить жизнь на пустяки, то не поступишь в институт и бесплатно получишь штаны в армии!» У тебя на лбу.

Лина, шлепая себя по лбу:

— Спасибо.

Бурные, продолжительные аплодисменты — это Митька и даже привычная Лина, потеряв терпение, шлепают каждый себя и друг друга.

Солнце клонилось к закату, лес густел, и комарья прибавлялось. Блинков-младший уже плоховато видел Лину. Казалось, он смотрит на все сквозь черную сетку. И у него, и у Лины горели щеки от укусов и ударов. Комаров стали не шлепать, а размазывать. Разговоры теперь выглядели так.

Блинков-младший, стараясь нешироко раскрывать рот, чтобы не налезло комаров:

— Возьми, тьфу, куртку.

Лина сквозь зубы:

— Мне, тьфу, не холодно.

— Не от хо… кха-кха, в горло влетел, не от холода, а от комаров, тьфу!

— Не хо… Ой, проглотила!

— Ничего, какая-никакая, а еда… — Блинков-младший, вздохнув, обнаруживает, что с губы сдулась парочка успевших присосаться. А он и не заметил. Кажется, начал привыкать.

…А не такая уж она невероятная — гипотеза о взрыве пяти кубических километров комаров!

Подъем под ногами становился все заметнее. Березы сменились лиственницами, и комаров у банилось. То ли злодеям был не по вкусу смоляной запах, то ли не хотелось далеко улетать от родного болота.

Блинков-младший сбросил с плеча легонький мешок с парашютом:

— Остановимся здесь. Надо еще дров собрать, пока не стемнело. Разбирайся по хозяйству. — И пошел за валежником.

Тайга была дикая, не то что подмосковные леса, где лесничие не дают сгнить ни одной упавшей березе. Поэтому далеко ходить не пришлось. Блинков-младший набрал две охапки хвороста, а Лина тем временем расстелила парашют на голой земле. Стало ясно, что если зеленоглазая и ночевала когда-нибудь в лесу, то на сиденье машины. Смеркалось быстро, и Митька, ничего не сказав, опять ушел за хворостом. Поздновато они остановились, надо было хоть на полчаса раньше.

Впереди темнело что-то большое и бесформенное. Митька подошел ближе

и понял, что им с Линой здорово повезло. Гигантская лиственница рухнула, выворотив из земли корни и оставив яму — вот и готовая землянка. В ней и без парашюта было бы неплохо, а с парашютом живи хоть до зимы. И дрова под боком. Падая, лиственница сломала J уйму деревьев, кругом валялись успевшие высохнуть ветки и целые бревна. О лучшем и мечтать не приходилось.

Блинков-младший вернулся за Линой. Она сидела на парашюте. Пожаловалась:

— Я его складываю, складываю, а все равно жестко. Ткань тонюсенькая.

— Вставай, будем ночевать по-человечески! — позвал ее Блинков-младший.

Зеленоглазая схватила парашют в охапку и побежала вперед. Митька гордился собой. Пока она не спросила, остановившись у ямы:

— Далеко еще?

— Да вот же, — понуро сказал Митька.

— Я думала, здесь кордон, — объяснила Лина.

— Что?

— Избушка лесника… — Она посмотрела Митьке в лицо и великодушно добавила: — Яма тоже ничего. Вполне человеческий ночлег.

— Я за дровами. Наломай пока лапника, если сможешь, — буркнул Митька, понимая, что сильно упал в глазах зеленоглазой. Пообещал человеческий ночлег, а она и вообразила…

Минут через пятнадцать они похвастались результатами своих трудов. У Митьки три бревна, которых должно было хватить для костра на всю ночь. У Лины десяток веточек — роскошная постель для кошки. Блинков-младший вздохнул и ушел за лапником. Бывалая Лина, знаток Тунгусского метеорита оказалась не такой уж бывалой. «Хотя она спасла мне жизнь. За это не жалко и кроссовки ей высушить», — рассудил Митька, уже зная, что зеленоглазая об этом не подумает.

Хвойные деревья очень гибкие, ветку можно свернуть бубликом. Блинков-младший немного помучился, пытаясь и ломать, и отрывать, и отрезать ножичком, и в конце концов с корнями выворотил десяток лиственниц-подростков. Лиственница доживает до четырехсот лет. Сложенная из нее деревенская изба стоит лет двести. У Митьки рука не поднималась обрывать жизнь таким замечательным деревцам. Но вокруг была тайга, и он отвечал за жизнь Лины. Нет, он права не имеет простудить девчонку в первую же ночь.

Блинков-младший вернулся к яме и побросал туда маленькие лиственницы.

— На этом мы будем спать?! — ужаснулась Лина.

— Еще как! Залезай и радуйся жизни. Главное, ложись не поперек, а вдоль.

Он спустился в яму и уложил деревца валетом: одно кроной вперед, другое назад. Постелил парашют, завернул край и натянул его над ямой, оставив большую щель, чтобы выходил дым. Бревна для костра положил на землю в свободной части ямы: два снизу, одно сверху. Сунул под верхнее пук мелко наломанного хвороста, сухого, как порох, чиркнул зажигалкой… Вспыхнуло оранжево-голубое пламя, затрепетало и погасло.