Золотце ты наше. Джим с Пиккадилли. Даровые деньги (сборник)
Шрифт:
Мы дошли до дома. В холле мы расстались. Одри поднялась наверх, я – в свой класс. Девушка не смотрела на меня. Лицо у нее было холодное и оскорбленное.
Человек непоследователен до странности. Создав отчуждение между Одри и собой, я, казалось бы, должен был успокоиться. Разум говорил мне: «Так лучше всего». И однако, ни намека на радость в последующие дни я не испытывал. Миновал короткий миг ясной рассудочности, а вместе с ним улетучился и подъем, продиктовавший письмо к Синтии, и негодование, помогавшее рассуждать хладнокровно о женских чарах. Одри снова стала центром моего мира. Но наша дружба, иллюзорная
Глава XII
1
В эти пасмурные дни лишь одна мысль приносила некоторое утешение: такая ситуация не продлится вечно. Школьный семестр катился к концу. Скоро я освобожусь от соседства, парализовавшего все мои усилия. Я твердо решил, что последний день семестра будет означать конец моей связи с «Сэнстед-Хаусом» и всем, что в нем находится. Миссис Форд найдет себе другого приспешника. Если ее счастье зависит от возвращения Золотца, то пусть научится обходиться без счастья, как остальные обитатели нашего несовершенного мира.
Между тем я по-прежнему выполнял свои обязанности. В результате какого-то мучительного, витиеватого мыслительного процесса я пришел к заключению, что я по-прежнему отвечаю перед Одри за безопасность Золотца и никакая перемена отношений не поколеблет эту позицию.
Возможно, сюда примешивалось и менее альтруистическое желание – обыграть Ловкача. Его присутствие в школе – вызов мне. Разгадать его поведение я не мог. Не знаю, чего в точности я ожидал от него, но определенно не надеялся, что он останется в бездействии. Однако один день сменялся другим, а Сэм по-прежнему ничего не предпринимал. Образцовый дворецкий. Наше общение в Лондоне заставляло быть настороже, его пассивностью я не обманывался.
Рано или поздно, не сомневался я, он перейдет к стремительным и неожиданным действиям, отточив план до мельчайших деталей. Но когда он ринулся в атаку, меня ввела в заблуждение крайняя простота его метода, и поражение он потерпел по чистой случайности.
Как я уже упоминал, учителя «Сэнстед-Хауса» – то есть все взрослые мужчины, за исключением самого Фишера, – после обеда собирались в кабинете мистера Эбни выпить кофе. Это был ритуал, и в заведении вроде школы, где все катится по расписанию, вариантов нет. Иногда мистер Эбни уходил сразу после кофе, но посиделок не пропускал никогда.
В этот вечер, в первый раз с начала семестра, у меня не было никакой охоты пить кофе. Уже несколько ночей я плохо спал и решил, что воздержание от него – хорошее лекарство от бессонницы.
Подождав для проформы, пока Глоссоп и мистер Эбни наполнят свои чашки, я тут же отправился к себе в комнату, где, бросившись на кровать, лежал в темноте, борясь с приступом депрессии, более глубокой, чем обычно. Одиночество и темнота вполне соответствовали моему настроению.
Ловкач Сэм в эту минуту моих мыслей никак не занимал. Ему в них места не было. И когда моя чуть приотворенная дверь начала медленно открываться, я насторожился не сразу. Но то ли едва
Я, напрягшись, бесшумно приподнялся. И тут кто-то тихо, почти неслышно, вошел в комнату.
Красться так мог только один человек в Сэнстеде. Меня это позабавило. Наглость Фишера щекотала мне нервы. Поступок, столь чуждый его обычным, осторожным методам. Этакое бесцеремонное вторжение, прямо похищение de luxe. Будь сейчас глубокая ночь, я бы еще мог понять такие действия, но в девять вечера, когда ни Глоссоп, ни мистер Эбни, ни я не спим и он может наткнуться на любого из нас на лестнице, это полнейшая нелепость. Я тихо дивился нахальству Ловкача.
Я затаился, представляя, что будет, когда он включит свет. Он включил. И я любезно приветствовал его:
– Мистер Фишер! Чем могу служить?
Для мошенника, который умеет контролировать себя в сложнейших ситуациях, Уайт принял удар неважно. Изумленно охнув, он круто обернулся.
Правда, опомнился он моментально. Я невольно восхитился. Почти немедля он стал тем вкрадчивым, словоохотливым Сэмом, который изливался передо мной в лондонском поезде, делясь мечтами и планами.
– Сдаюсь, – дружелюбно проговорил он, – эпизод закрыт. Я – человек мирный, а ты, как понимаю, не станешь спокойненько полеживать в постели, если я пройду в соседнюю комнату и похищу нашего юного друга. Разве что ты опять переменил решение. Тогда, может, пятьдесят на пятьдесят? Не соблазнит?
– Ничуточки.
– Ладно, просто так спросил. На всякий случай.
– А как же с мистером Эбни? Что, если мы столкнемся с ним на лестнице?
– Это нет. Ты, как я понял, кофе сегодня не пил.
– Не пил. А что?
Он покачал головой:
– Кто бы мог подумать! Молодой человек, как же я мог предугадать, что именно сегодня ты вдруг пропустишь его? Ты же пил кофе каждый вечер! Нет, ты сущее наказание на мою голову, сынок! Прям вышел на тропу войны.
Так вот оно, объяснение.
– Вы подсыпали что-то в кофе?
– А то! Столько подсыпал, что один глоток избавил бы от бессонницы любого страдальца, не успел бы он и «Доброй ночи» сказать. Пойло, какое хлебнул Рип ван Винкль, и в сравнение не идет. И надо же, все понапрасну! Н-да…
Он направился к дверям.
– Свет оставить, или тебе лучше в темноте?
– Уж, пожалуйста, оставьте! А то в потемках я, пожалуй что, засну.
– Только не ты! А если и заснешь, тебе приснится, что я тут, и ты мигом очухаешься. Из-за тебя, сынок, выпадают моменты, когда меня так и подмывает бросить все к черту да приняться за честный труд.
Он примолк.
– Но пока погожу. Нет, – оживился он, – есть у меня еще пара снарядов в запаснике. Поглядим еще!
– Ладно. А в один прекрасный день, когда я буду прогуливаться по Пиккадилли, проезжающий автомобиль забрызгает меня грязью. Из окна машины на меня кинет чванливый взгляд богач, и я, вздрогнув от удивления, узнаю…
– И почуднее вещи случаются. Куражься, сынок, пока побеждаешь. Мои неудачи не продлятся вечно.
С печальным достоинством Сэм вышел из комнаты, но через минуту возник в дверях снова.