Золотце ты наше. Джим с Пиккадилли. Даровые деньги (сборник)
Шрифт:
Тут царила та же атмосфера заколдованного спокойствия, как и в саду. А тишина казалась еще более гнетущей. Я так привык к неумолкаемому гулу и суете мальчишек, что, шагая тихим коридором, чувствовал себя почти виноватым, словно вор.
Сэм – цель моего посещения – наверняка сидит, если он вообще в доме, у домоправительницы в уютной маленькой комнатке недалеко от кухни. Я решил прежде всего заглянуть туда и был вознагражден зрелищем, открывшимся, как только я толкнул приотворенную дверь: из глубин плетеного кресла торчали ноги в черных брючинах. Ритмично поднималась и опускалась пузатая середина туловища, вздымающаяся небольшим
Потому что ночью я и сам долго лежал без сна, не в силах успокоить взбудораженный ум. Значит, и мистер Фишер исправно нес вахту.
Хотя мне и было приятно застать Сэма в виде натюрморта, тиски времени вынуждали меня потревожить его, вернуть к активной деятельности. Я легонько ткнул в центр территории, вздымающейся над черными брюками. С недовольным ворчанием Сэм сел. С лица у него упал платок, он заморгал стеклянными глазами внезапно разбуженного человека. Затем по лицу у него расползлась дружелюбная улыбка.
– Привет, молодой человек!
– Добрый день. Усталый у вас вид.
– Господи! – зевнул он от всей души. – Что за ночь!
– Бак являлся?
– Нет, но всякий раз, как я слышал поскрипывание ступенек, мне чудилось, он пришел. Я ни на минуту не решился сомкнуть глаз. Тебе когда-нибудь доводилось не спать всю ночь из боязни, что гоблины уволокут тебя, стоит тебе задремать? Уж поверь мне, совсем не праздничек.
Физиономию ему разодрал новый гигантский зевок. Сэм всю душу в него вложил, будто важнее задачи у него в жизни не было. Посоревноваться с ним мог бы только аллигатор. Выждав завершения зевка, я перешел к сути.
– Сожалею, что вы, мистер Фишер, провели беспокойную ночь. Надо бы вам днем отоспаться. Увидите, кровати там очень удобные.
– Там – это где же?
– В «Перьях». На вашем месте я прямо сейчас туда бы и отправился. Плата в гостинице вполне разумная, еда вкусная. Вам понравится.
– Что-то я не врубаюсь, сынок.
– Я стараюсь исподволь сообщить вам, что вы переезжаете. Сию же минуту. Окиньте взглядом в последний раз этот старый дом – и вперед! В жестокий мир!
Он вопросительно таращился на меня.
– Ты что-то вроде как бормочешь, сынок, но смысл, если вообще в твоих словах есть какой, от меня ускользает.
– Смысл тот, что сейчас я вышвырну вас за дверь. Сюда возвращаюсь я, а для нас обоих места в доме не хватит. Не уйдете тихо-мирно, так возьму вас за шиворот и выброшу вон. Теперь дошло?
Сэм позволил себе сердечно, от души хохотнуть.
– Да, наглости тебе не занимать! Что ж, не хочется мне проявлять недружелюбие, сынок, ты мне нравишься. Но иногда охота побыть одному. Да к тому же мне требуется отоспаться за ночь. Так что топай, хватит мне докучать. Ноги в руки. Пока-а.
Плетеное кресло заскрипело – Сэм устраивал поудобнее свое пухлое тело. Он поднял носовой платок.
– Мистер Фишер, у меня нет желания обижать ваши седины и гнать вас по дороге, так что объясняю еще раз. Физически я сильнее. И я непременно желаю выдворить вас отсюда. Как вы можете этому помешать? Мистера Эбни нет, к нему обратиться нельзя. Полиции, конечно, позвонить можно, но вы не станете. Так что
Сэм погрузился в задумчивое молчание. На лице у него никаких эмоций не отражалось, но я знал, что он переваривает значение моих слов. Я незримо следовал течению его мыслей, пока он обкатывал мои аргументы, пункт за пунктом, и наконец заключил: да, они неуязвимы.
Когда Сэм заговорил, стало ясно: с поражением он смирился легко.
– Ну, ты точно мое несчастье, сынок. Я всегда это говорил. Ты твердо настроен выгнать меня? Нет, молчи! Я уйду. В конце концов, в гостинице тихо, спокойно, а чего еще желать человеку в мою пору жизни?
Я вышел в сад поговорить с Одри. Она прогуливалась по теннисному корту. Золотце развалился в шезлонге и, видимо, спал.
Одри заметила меня, когда я вышел из-за деревьев. Шагая по открытому пространству, я ежился под пристальным враждебным взглядом, но никакого смущения не испытывал – после схватки с Сэмом меня переполнял боевой задор. Поздоровался я отрывисто:
– Добрый день. Я только что беседовал с Сэмом Фишером. Если чуточку подождешь, увидишь, как он идет по дороге. Уходит из дома. А я возвращаюсь.
– Вот как?
Тон у Одри был недоверчивый, или, вернее, казалось, будто мои слова не имеют для нее никакого смысла. Таким же тоном говорил сначала и Сэм. Ей, как и ему, требовалось время, чтобы воспринять неожиданное.
Смысл она поняла как-то вдруг.
– Ты возвращаешься? – Глаза ее округлились, щеки раскраснелись. – Но я же говорила тебе…
– Я помню, что ты говорила. Что не доверяешь мне. Это не важно. Я все равно возвращаюсь, доверяешь ты или нет. Этот дом на военном положении, командую тут я. Ситуация после нашего разговора переменилась. Вчера я мог позволить тебе поступать по-своему, намереваясь следить за ходом событий из гостиницы. Теперь все по-другому. Теперь речь уже идет не о Сэме Фишере, с Сэмом ты бы справилась. Но теперь появился Бак Макгиннис. Тот бандит, который, помнишь, приезжал на автомобиле? Я увидел его в деревне после нашего прощания. А он опасен.
Одри взглянула мимо меня на подъездную дорогу. Я проследил за ее взглядом. И увидел медленно шагавшую плотную фигуру с чемоданом.
Я улыбнулся. Ее глаза встретились с моими, и в них вспыхнул гнев, прятавшийся в глубине. Подбородок вызывающе вздернулся, как в прежние времена. Я пожалел о своей усмешке. Опять дал о себе знать старый мой грех – самодовольство.
– Я не верю тебе! – закричала Одри.
Любопытно, как мотивы меняются или исчезают по мере развития событий. Взявшись за что-то, человек продолжает дело автоматически, независимо от первоначальных побуждений. Ко второй фазе затеи с Золотцем я перешел, отказавшись от интересов Синтии в пользу Одри и давая себе ясный отчет, почему я так поступаю. Я решил противостоять разным силам, пытавшимся отнять Огдена у Одри, по одной простой причине – я любил Одри и старался помочь ей. Но мотив этот, если он вообще существовал, преобразился в форму абстрактного рыцарства. После того как мы расстались накануне вечером, мои чувства к ней претерпели полную перемену. Теперь на враждебность я отвечал враждебностью. Я смотрел на девушку критически и поздравлял себя с тем, что ее колдовские чары наконец-то рассеялись. Если она терпеть меня не может, то и я в лучшем случае абсолютно безразличен к ней.