Золото и железо. Кларджес
Шрифт:
«Это не удивительно».
«Но в некоторых отношениях ты такой же, как всегда».
«В каких?»
«Когда мы впервые встретились, ты не любил лектванов».
«Нет, — перед внутренним взором Барча пронеслись картины прошлого. — Я подозревал, что, претендуя на превосходство, лектваны были в чем-то правы, и это уязвляло мое самолюбие. Теперь я знаю, что это не так. Я все еще не преклоняюсь перед лектванами, но теперь я не имею ничего против лектванов. Все мы — люди… О да, я изменился!»
«Может быть, я тоже изменилась».
«Ты все еще лектванка, а я как был землянином, так и остался».
«Но для тебя, судя по всему, это обстоятельство важнее».
Барч начал было возражать, но прервался на полуслове.
«Человеческий ум — чертовски сложная штука!» — ни с того ни с сего выпалил он.
Комейтк-Лелианр пожала плечами — похоже было, что она потеряла интерес к разговору.
Барч напряженно спросил: «Как долго ты останешься на Земле?»
«Примерно пару дней. Я приехала, чтобы забрать вещи отца».
«И что дальше?»
«Что дальше? Я вернусь на Лектву, — равнодушно сказала она. — Но Лектва уже не такая, какой я ее помню. На Магараке я заразилась щемящей тревогой. Мне все время хотелось с тобой поговорить». Она задумчиво взглянула ему в лицо.
Барч отвернулся: «Я возьму свои вещи и поеду домой».
Она молчала. Он отступил на шаг: «Прощай!»
«Прощай, Рой».
Барч торопливо прошел в помещения, которые он когда-то делил с Клодом Дарраном. Там было пусто. «Все равно мне все это не нужно!» — подумал Барч.
Он вернулся на террасу. Комейтк-Лелианр по-прежнему стояла, облокотившись на балюстраду. Она обернулась к нему, излучая влечение — его словно подталкивала к ней непреодолимая сила. Барч сделал к ней один шаг, остановился. Она смотрела на него со странным выражением, не приглашающим и не отвергающим. Барч глубоко вздохнул: «Прощай, Эллен».
«Прощай, Рой».
Барч подбежал к вертолету, вскочил в кабину. Пилот перелистывал какой-то журнал.
«Поехали!» — сказал Барч.
Пилот лениво потянулся: «Вы уже закончили?»
«Закончил? — пробормотал Барч. — В жизни ничто не кончается, пока не кончается жизнь».
«Мне ваша философия не под силу», — признался пилот.
«Поехали!» — суховато повторил Барч.
Пилот взглянул на террасу: «Ваша золотистая знакомая хочет еще что-то сказать».
Барч медленно спустился из кабины. Комейтк-Лелианр тяжело дышала, ее губы плотно сжались и побледнели.
«В чем дело?»
«Я не хочу, чтобы ты уезжал».
«Но…»
«Рой, я готова рискнуть. Готова, если ты не против».
Он не стал притворяться, что не понимает: «Риск велик. Ты станешь чужой среди чужих».
«Может быть — а может быть и нет… Ты боишься?»
Барч смотрел на нее несколько долгих секунд. Внутри у него что-то сломалось, что-то потеплело: «Нет. Не боюсь».
Об авторе
Джек (Джон Холбрук) Вэнс (родился 28 августа 1916 г. в Сан-Франциско, умер 26 мая 2013 г. в Окленде) — знаменитый американский писатель, автор множества романов и рассказов в научно-фантастическом и фантазийном жанрах, а также детективных повестей. Большинство его произведений публиковалось под именем «Джек Вэнс», хотя он пользовался и другими псевдонимами. Новеллы и рассказы Вэнса посвящены самым различным научно-фантастическим идеям, но писатель уделял внимание, главным образом, загадочным явлениям и биологическим возможностям (экстрасенсорному восприятию, генетике, паразитам мозга, «переселению душ», другим измерениям, необычным культурам), а не технологическим изобретениям. К 1960-м годам Вэнс выбрал, в качестве места действия своих персонажей, подробно разработанную футуристическую Ойкумену — область Млечного пути, заселенную человеком в процессе космической экспансии.
Кларджес [Вечная жизнь, Эликсир жизни]
I
Кларджес, последний мегаполис Земли, простирался на пятьдесят километров вдоль северного берега реки Чант — там, где она только начинала превращаться в широкую дельту.
В древнем Кларджесе нередко встречались сооружения, монументы, усадьбы, видавшие виды таверны, причалы и склады двух- или даже трехтысячелетнего возраста. Граждане Предела высоко ценили эти напоминания о прошлом, бессознательно приносившие им успокоение, внушавшие мистическое ощущение отождествления с непрерывностью бытия. Тем не менее, единственная в своем роде система свободного предпринимательства, в условиях которой они жили, побуждала их к изобретательности. Таким образом, Кларджес представлял собой любопытное хаотическое сочетание седой старины и дерзкой новизны, а его обитатели — как в этом, так и в других отношениях — испытывали постоянные напряжения, вызванные непоследовательностью и даже несовместимостью их эмоций.
Ни один город никогда не мог сравниться с Кларджесом величием и мрачной красотой. Башни Мерцанта возвышались, как гигантские кристаллы турмалина, утопая вершинами в плывущих облаках. Их окружали огромные торговые центры, театры и многоквартирные комплексы, а ничем не примечательные индустриальные окраины скрывались за горизонтом. Самые престижные жилые районы — Баллиасс, Эрдистон, Вандун, Храмовый Сонм — расположились на склонах холмов к северу и к югу от центра, откуда открывались прекрасные виды на реку. В Кларджесе все было в движении, все пульсировало жизненной энергией, стремлением к новым достижениям. Миллионы окон блестели в солнечных лучах, бульвары полнились потоками машин, стаи летательных аппаратов сновали по воздушным проспектам. Мужчины и женщины ходили по улицам бодро и целенаправленно, не теряя времени.
За рекой находилось Разводье — плоская, серовато-бурая пустошь, необжитая и бесполезная, где ничто не росло, кроме скрюченных низкорослых ив и красновато-желтого тростника. Разводью вообще незачем было бы существовать, если бы не тот факт, что двести пятьдесят гектаров этой пустоши занимал Карневал.
На гнетущем фоне Разводья Карневал пламенел подобно цветку на отвале шлака. На его двухстах пятидесяти гектарах сосредоточилось разнообразие разноцветных огней и полотнищ, пышных зрелищ и процессий, изумительных изобретений и приспособлений — развлекавших, потрясавших воображение, приносивших покой и облегчение.
Собственно в городе распорядок жизни определялся деловой активностью. Но Карневал существовал в своем, особом ритме. Утром здесь царила тишина. В полдень можно было слышать шуршание и гудение уборочных и моечных машин, но лишь изредка — шаги случайного прохожего. После полудня Карневал мало-помалу просыпался, содрогаясь и прихорашиваясь, как бабочка, появившаяся из куколки. С заходом солнца наступало кратковременное затишье, тут же сменявшееся безудержной волной эмоций и наслаждений, превосходивших всякое представление о самозабвении.