Золото (издание 1968 г.)
Шрифт:
Дорога была занята, а идти целиной по глубоким сугробам нечего было и думать. Друзьям ничего не оставалось, как спуститься обратно, запалить костер и, свернувшись, уснуть подле него, дышащего благодатным теплом.
Содержимое консервной банки поддерживало силы партизан еще сутки. Но пища разбудила аппетит. На следующее утро все трое почувствовали такой голод, что долго не могли уснуть, а в сумерки Муся проснулась с острой резью в пустом желудке, с ощущением тяжелой слабости во всем теле.
Открыв глаза, она сделала попытку подняться и почувствовала, что ее тело словно примерзло к земле. Упираясь
Наконец Толя очнулся. Он долго смотрел на нее, потом спросил:
— Что с вами?
У девушки было заплаканное лицо.
— Я думала, что вы оба…
Толя потянулся и сладко зевнул.
— Ой, и спать же хочется, елки-палки! — и опять было стал клониться к земле.
Муся сильно встряхнула его за плечи и крикнула сердито и повелительно:
— Не смей!
Вдвоем они разбудили Николая. Тот долго сидел, болезненно потирая лоб, потом сделал резкое движение, явно стремясь вскочить, и бессильно растянулся на снегу.
— Мне больше не подняться, — сказал он.
Слова его прозвучали так тихо, что их почти скрыл шелест летящего снега.
— Ничего, ничего, пойдешь, непременно пойдешь! Теперь близко, немного осталось! — зашептала Муся, дрожащими пальцами отвинчивая тугую пробку заветной фляги.
— Ребята, ребята! — взволнованно позвал Толя.
Прислонившись щекой к сосне, он сквозь редкий тюль летящего снега смотрел на восток. Над лесом качалось еще более мощное зарево, чем в прошлую ночь, даже падавший снег не мог закрыть его. А с дороги сквозь приглушенный свист ветра, шум сосен и шелест метели по-прежнему слышалось тягучее завыванье моторов.
— Слышите, товарищи? Слышите? — шептал маленький партизан.
— Опять едут. Ночью едут, — тихо отозвался Николай.
Всем было ясно: на фронте происходит что-то такое, что заставило фашистов позабыть свой животный страх перед партизанами. Не помня уже о страшной слабости, об острой рези в пустом желудке, все трое смотрели в сторону дороги.
— Куда идут машины? — прошептал Николай.
Муся тоже старалась это угадать. А между тем забытая фляга лежала опрокинутой, и жидкость, на которую она возлагала столько надежд, медленно выливалась на снег. Этого так никто и не заметил.
За сеткой падающего снега трудно было что-нибудь рассмотреть. Но Мусе казалось, что белые сполохи, вспыхивающие иногда на вершинах деревьев, подсвечивают их слева. «Машины идут на запад? От линии фронта? Что же это значит?… Да ведь отступают! Конечно же, отступают!..» Радость слишком велика. Прежде чем сообщить друзьям свою догадку, девушка долго проверяла себя. Разочарование
Наконец Муся оторвалась от созерцания сполохов и наклонилась к спутникам, которых опять стало заноешь снежком. Она хотела сказать им, что машины врагов движутся на запад, что они идут сплошным потоком, что, наверное, Советская Армия разбила фашистов и гонит их, но теплый комок подкатил к самому горлу, она без сил упала возле товарищей и, зарыв лицо на груди у Николая, заплакала. Слезы были красноречивее слов.
И опять, всячески умеряя свои голоса, почти беззвучно все трое закричали:
— Ур-а-а!..
А потом, обнадеженные, приободренные, они сидели, тесно прижавшись друг к другу, смотрели на электрические сполохи, которые становились все виднее по мере того, как редела сетка снежинок. Стало быть, не приснилась им прошлую ночь канонада. Недаром полыхало на востоке зарево. Все это было так хорошо, что даже мысль, что спасение придет слишком поздно, которая жила в каждом из них и которую они тщательно скрывали друг от друга, отступила на второй план. Но именно сейчас Муся, чувствовавшая теперь себя вожаком, решилась заговорить об этом:
— Ребята, а вдруг мы не дождемся!.. Мы несли… несли честно, ведь да?… Ведь нам не стыдно? Так давайте, на случай, если не сможем идти… давайте напишем им, тем, кто сюда придет… Пусть там знают — мы свое сделали… сделали все, что могли…
— Зачем? — одними губами спросил Николай.
— Повесим записку на видное место…
— Не надо. Прочтут записку — найдут мешок, перепрячут или прикарманят что-нибудь, — с сомнением сказал Толя.
— Это кто ж прикарманит? Фашисты? Да они сюда ни в жизнь не сунутся! Они вон как от Красной Армии удирают. А свои — пусть. Им и напишем. Это ж государственные ценности, кто их возьмет? — тихо сказал Николай.
Он неподвижно лежал на спине, голос его доносился точно из-за стены. Было видно, что лежать ему неудобно, но у него, должно быть, не было даже сил повернуться, улечься получше.
— Эх, елки-палки, далеко от дороги! Наши тоже стороной пройдут.
— Не сейчас, так после. Не зимой, так летом. Не этим летом, так через год, через два. Золото не заржавеет, — вздохнула Муся.
Слезы показались у нее на глазах. Ей вдруг живо представилось: ясный летний день; потоки солнца, пронизывающие зеленую хвою; веселая птичья щебетня; голубое небо, мягкие облака, пушистые, легкие, позолоченные… и три скелета в лохмотьях здесь, под этим выворотнем. Девушке стало жаль себя, друзей, и чтобы не давать себе раскисать, она сердито решила:
— Хватит болтать!
Она достала из кармана гимнастерки маленькую записную книжечку и, повернувшись спиной к холодной луне, вовсю сиявшей на очистившемся небе, задумчиво спросила:
— Ну, что писать?
Рука у нее мелко-мелко дрожала. Карандаш вываливался из пальцев. Спутники не отозвались.
— «Товарищ, который найдет эту Книжку! — не раздумывая, вывела девушка непослушной рукой, подчеркнула написанное двойной жирной чертой и продолжала, бормоча вслух: — К тебе обращаемся мы, три советских партизана… — Подумав, она зачеркнула слово «партизана» и написала «человека», потом вывела: — Когда ты это найдешь, нас не будет в живых…»