Золото короля
Шрифт:
Вечеру, которому суждено было кончиться бурно и не без участия оружия, предшествовал дружеский ужин и занимательная беседа. Один из участников его появился неожиданно: дон Франсиско де Кеведо не предуведомил, что вечером мы будем иметь удовольствие видеть Альваро де ла Марка, графа де Гуадальмедину. И велико же было наше удивление, когда на закате дня он вошел в харчевню Бесерриты и приветствовал нас с обычной сердечностью – обнял капитана, отвесил мне дружеского тумака и потребовал у хозяина лучшего вина, вкусный ужин и отдельную комнату, чтобы поговорить с нами без помехи.
– Прежде всего вы должны рассказать мне о Бреде!
Лишь замшевый колет на нем противоречил королевскому эдикту против роскоши, все прочее соответствовало ему вполне – дорого, но скромно, ни кружев, ни золота, военные сапоги, длинные
– Ты превосходно выглядишь, Алатристе.
– Да и вы недурно сохранились, ваша милость.
– Я забочусь об этом. Но не обманывайся, мой друг. Предаваться безделью – самый тяжкий труд.
Гуадальмедина и вправду мало изменился: статный, изящный, с изысканными оборотами речи, странно сочетавшимися в его устах с внезапными переходами к солдатской грубоватости, которой он неизменно придерживался в беседах с капитаном Алатристе, некогда спасшим ему жизнь под Керкенесом. Выпили за Бреду, за моего хозяина и даже за меня, потом граф вступил в спор с Кеведо относительно рифмовки какого-то сонета, прикончил с отменным аппетитом порцию ягненка в меду, поданную на блюде отличного трианского фаянса, спросил глиняную трубку, табак, окутался душистыми клубами дыма, расстегнул колет и с довольным видом откинулся на стуле.
– Теперь поговорим о деле, – сказал он.
Посасывая мундштук, потягивая арасенское вино, граф мгновение разглядывал меня, словно решая, можно ли мне слушать его рассказ, и без дальнейших околичностей приступил к нему. Для начала объяснил, что флот, созданный исключительно для перевозки драгоценных металлов из Индий, коммерческая монополия Севильи и строжайший присмотр за корабельщиками преследовали одну цель – не допустить к нашему золоту иностранцев и контрабандистов: все маховики и шестерни могучей машины налогов, пошлин, сборов и податей должны были вертеться бесперебойно, на благо короны и присосавшихся к ней паразитов. Для того и создан был таможенный кордон у единственных ворот в Индии – Севильи, Кадиса и его бухты. Он приносил немалый доход королевской казне, и все бы хорошо, если б только не одно обстоятельство: растленное наше чиновничество, не довольствуясь тем, что судовладельцы-арматоры и акционеры безропотно выплачивали с каждого корабля положенную сумму, при входе в порт беззастенчиво драло с них семь шкур, чтобы урвать малость и для себя лично. Более того – в годы «коров тощих» его величество порой налагал арест на золото и серебро частных лиц, перевозимое его флотом.
– И беда в том, – попыхивая трубкой, повествовал Гуадальмедина, – что все эти поборы и пошлины, призванные покрыть расходы на защиту коммерции в Индиях, пожирают то, что должны вроде бы защищать. Не хватает золота и серебра, чтобы вести войну во Фландрии, чтобы прокормить вороватую свору чиновников и пробудить Испанию от спячки. И торговые люди должны выбирать из двух зол: либо кровососы государственного казначейства, либо контрабанда… И все это так славно удобряет почву для разнообразнейшего плутовства и мошенничества… – Он с улыбкой взглянул на Кеведо и призвал его в свидетели. – Ну что, неправду я говорю, дон Франсиско?
– Правду, – кивнул поэт. – В здешних краях самый тупоумный олух быстро становится первостатейным ловкачом.
– И набивает карманы золотом.
– И это верно. – Кеведо глотнул вина и утер губы ладонью. – Недаром сказано: Дивной мощью наделен дон Дублон.
Гуадальмедина глядел на него, любуясь:
– Отлично сказано! Вы должны были бы написать об этом.
– А я и написал.
– Тогда прочтите. Доставьте мне удовольствие.
– «Жил он, вольный и беспечный…» – начал дон Франсиско, поднеся стакан к губам, отчего голос его сделался замогильным.
– Ах это! – Граф подмигнул Алатристе. – А я-то думал, это сеньора Гонгоры сочинение.
Кеведо поперхнулся.
– Какого еще Гонгоры?! Что вы несете?! Окститесь!..
– Ну ладно, ладно, друг мой…
–
– Да я пошутил!
– За такие шутки, господин граф, принято отвечать с оружием в руках.
– Даже не подумаю. – Гуадальмедина, поглаживая подвитые усы и эспаньолку, улыбался примирительно и благодушно. – Что я, с ума сошел? Разве я не помню урок фехтования, который вы преподали Пачеко де Нерваэсу?! – Правой рукой он весьма грациозно приподнял воображаемую шляпу. – Дон Франсиско, приношу вам свои извинения.
– Угу.
– Что это еще за «угу»? Я, черт возьми, все же испанский гранд. Извольте оценить глубину моего раскаянья.
– Гм…
Вернув себе с грехом пополам благорасположение поэта, Гуадальмедина продолжил рассказ, который капитан Алатристе слушал с большим вниманием, хоть и не выпускал из рук стакана с вином, розовевшим в мягком сиянии горевших на столе свечей. «Война – это чистое дело», – сказал он однажды, и только теперь я вполне осознал, что он имел в виду. Что же касается иноземцев, говорил меж тем граф, то они, дабы обойти государственную монополию, используют посредников из числа местных – их прозвали подгузниками, и это объясняет их роль, – получая золото, серебро и прочие заморские товары, которые законным путем никогда бы им не достались. Кроме того, галеоны, едва выйдя из Севильи или перед самым возвращением туда, заворачивали в Кадис, бросали якорь в Пуэрто-де-Санта-Мария или на Санлукарской банке и перегружали содержимое своих трюмов на иностранные суда. Все это побуждало деловых людей слетаться туда, ибо не было места лучше, чтобы обмануть бдительность властей.
– Додумались до того, что строят два совершенно одинаковых корабля, а регистрируют один. Малым детям известно, что задекларировано, скажем, пять бочек, а ввезено – десять, однако взятки затыкают рты и разжигают аппетиты. Многие сказочно разбогатели на этом… – Граф стал пристально рассматривать чубук, словно что-то в нем нежданно привлекло его внимание. – Очень многие, включая и самых высокопоставленных лиц при дворе.
Альваро де ла Марка продолжал рассказ. Севилья, как и вся прочая Испания, убаюканная потоками заморского золота, не в силах развивать собственную торговлю и ремесла. Выходцы из чужих краев, благодаря своему упорству и трудолюбию, достигли здесь такого преуспевания, что их теперь не догнать, а высокое положение, в свою очередь, позволило им стать посредниками между нашей отчизной и всей остальной Европой, с которой мы, между прочим, находимся в состоянии войны. Ну не парадокс ли, господа: сражаться с Англией, с Францией, с Данией, с Турцией, с мятежными нашими провинциями – и у них же, через третьих лиц, покупать канаты, парусину, древесину и всякий прочий товар, необходимый на Полуострове не менее, чем по ту сторону Атлантического океана. И стало быть, золотом Индий оплачивать содержание армий и флотов, которые нас же и бьют. Это тот самый секрет, известный целому свету, однако никто не решается прекратить такого рода торговлю, потому что она выгодна всем. И даже его величеству.
– И результат налицо: Испания катится к чертовой матери, – продолжал граф. – Каждый ворует, врет, плутует, зато никто не платит того, что должен.
– Да еще и бахвалится этим, – вставил Кеведо.
– Вот именно.
Но самое вопиющее во всем этом безобразии, по словам Гуадальмедины, – контрабанда золота и серебра. Благодаря продажности таможенников и чиновников Торговой палаты сокровища, ввозимые частными лицами, декларировались вдвое ниже своей истинной стоимости; чудовищные деньги, доставляемые каждым караваном, расходились по чужим карманам или утекали в Лондон, Амстердам, Париж или Геную. Контрабандой упоенно занимались испанцы и иностранцы, купцы и чиновники, адмиралы и генералы, миряне и клирики, военные, гражданские и какие угодно еще. Еще свеж был в памяти скандал с епископом Пересом де Эспиносой: почив года два назад, сей пастырь оставил после себя пятьсот тысяч реалов и семьдесят два золотых слитка, кои были переданы в казну, после того как выяснилось, что их ввезли из Индий, нимало не потревожив таможню.