Золото Ларвезы
Шрифт:
Он отгонял попрошаек, которые заунывными голосами требовали «монетку на хлебушек», но не смог преградить дорогу закутанной в дымчато-розовые шелка даме, подсевшей к ним в чайной.
Несмотря на летнюю жару, у дамы виднелся из-под подола серебристый мех. В придачу кабошон на рукоятке священного кинжала Тавше начал светиться, точно голубоватый фонарик.
– Не надо, – остановила Зинта встрепенувшегося охранника. – Все в порядке, он меня спас. Она, то есть…
– Он, она, разве это существенно? – чувственным голосом обронила Лиса, присаживаясь на свободный стул и откидывая вуаль. На тонком бледном лице ночным
– Я должна тебя поблагодарить, – решительно заявила Зинта. – Если бы не ты, я бы пропала.
– Можешь не только поблагодарить, но еще и отблагодарить. Слышала я, ты от Нинодии письма получаешь? Обо мне она что-нибудь писала?
– Нет…
– Покажи мне эти письма.
– Дома лежат. Их всего три, пришли на наш теперешний адрес. Она живет в мире с собой при кадаховом монастыре в каком-то хорошем месте. Ты ее лучше не ищи, она не хочет, чтобы ее искали. Боится, что тогда она может вернуться к прежнему и снова начнет пить, сама так написала.
– Покажи, я хочу их прочитать.
Зинта заметила, что амулетчик не ест, не пьет, не шевелится – замер на стуле, словно оловянный солдатик в сидячей позе.
– Это ты его?! Ты что творишь…
– Не бойся, сейчас сниму чары. Завтра увидимся, принеси мне то, о чем я попросила. Иначе получится, что ты мне задолжала.
На другой день Зинта отдала Серебряной Лисе письма, перед этим посоветовавшись с Суно. Тот сказал, что Нинодии это не повредит: она столько якшалась с демоном Хиалы, что для него прямая дорожка к ней давно проторена, и три листка бумаги, исписанные ее рукой, ничего не меняют.
Сняли два номера в гостинице «Весёлый странник» неподалеку от порта. С холма открывался вид на зеленовато-голубой Сябан с далеко выброшенным каменным языком причала, пришвартованными лодками, несуразным пароходом, который перестал дымить и теперь не выделялся среди остальных суденышек. В речном сверкании виднелись парусники, издали похожие на мотыльков.
Тут повсюду люди, и все заняты какими-то непонятными делами, но при этом никого не кормят своей кровью, поэтому их жизнь пропадает впустую. Мейлат вздохнула – как умудренный человек, который знает чуть больше, чем окружающие, но ни в чем не может их убедить – и отвернулась от окна. Обстановка номера успокаивала, потому что напоминала комнаты в человеческом доме Владения Дахены. Но это всего лишь иллюзия уюта: ты в незнакомом диком городе, где нет ни одного вурвана и люди предоставлены самим себе. «Все иллюзорно, кроме алой крови», – вспомнилась ей строчка из стихотворения Нюрт Дахены. До чего это верно!
На ней было коричневое платье с пуговками спереди, волосы заплетены в косу, шея пристойно закрыта шелковым шарфом в тон платью. В «Веселом страннике» была купальня, и она наконец-то отмылась после путешествия, а потом они с Глодией сходили в лавку на соседней улице. Для этого Мейлат надела старую юбку с кофтой, одолженные у хозяйки гостиницы, а шею замотала полотенцем, потому что ее грязную одежду выбросили, пока она сидела в ванне.
– Как дура в полотенце по улице пойдешь, – веско заметила Глодия. – Люди скажут, из деревни приехала. А мы и не узнаем, чего они говорят – все тут балакают по-бартогски, не лучше дикарей.
Насчет дикарей Мейлат согласилась, но расстаться
Было там голубое платье, которое понравилось ей больше, и приказчик объяснял на пальцах, что цена та же, однако Перчинка недовольно процедила:
– Нечего тебе красоваться, ты компаньонка, а не дама, тебе надо поскромнее выглядеть. И коричневое не маркое, за день не изгадишь, для дороги самое то.
Мейлат не стала спорить. Она невкусная – этого никаким красивым платьем не исправишь.
Пообедали в номере, потом Глодия сказала:
– Пойду-ка я библиотеку ихнюю посмотрю. Небось поганец мой тоже туда намылился, после него там камня на камне… Ты лучше здесь посиди, а захочешь гулять, далеко не уходи, заблудишься. На вот, если чего там купить, сластей или фруктов. Много не дам, а то обсчитают тебя, как деревенскую, не знаючи языка.
Задрав шелковую юбку, под которой обнаружились штаны с карманами, она вытащила кошелек и отсчитала несколько монет, пояснив:
– Угробец дал. Попробовал бы не дать, я б его на месте со свету сжила.
Вначале Мейлат удивилась, что Глодия под платье надела мужские штаны, но потом сообразила, что у нее рассованы по карманам амулеты.
Непривычно было сидеть на расшатанном стуле возле окна, ничего не делая. Во Владении Дахены она радовалась, когда оставалась одна, но там она всегда чем-нибудь занималась: украшала бисером наряды для возлюбленной пищи, вытирала пыль, шила театральные костюмы, переписывала аккуратным почерком роли для актеров, чистила подсвечники и столовые приборы. А теперь она ощутила пустоту: словно ты внутри стеклянного шара, в котором ничего больше нет, и от окружающего мира тебя отделяют закругленные прозрачные стенки.
Она тихонько вышла из номера. Спустилась по лестнице, пересекла зал, стараясь быть незаметной. Посторонилась, пропуская служанку с тряпкой – та ничего ей не сказала, как будто тоже катилась мимо в своем стеклянном шаре.
На улице было знойно и душно, от разогретой мостовой исходил жар, как от плиты на кухне. В той стороне, где река, небо стало медово-золотистым. Мейлат пошла наугад, то окунаясь в скудную тень линялых навесов над витринами лавок, то выходя на солнцепек. Перчинка с Дирвеном сошлись во мнении, что городишко задрипанный, в кармане уместится, а ее поражало, как много здесь ухоженных улиц – одна заканчивается, другая начинается, и сколько домов с застекленными окнами, и двери не облезлые, и цветы на балконах, и как хорошо одеты прохожие… Вот удивительно: вурванов здесь нет, но люди все равно живут так, словно кто-то о них заботится. А может быть, вурваны здесь все-таки есть, но соблюдают инкогнито?
Хотя для нее-то какая разница: есть вурваны, нет вурванов, на нее все равно никто не польстится – кому нужна невкусная кровь? Во Владении Дахены ее спасала от таких раздумий работа, или кто-нибудь начинал к ней цепляться и становилось не до того, а сейчас на нее напала тоска, заполнившая весь этот ослепительный мир от горизонта до горизонта. Даже хуже, чем тоска: безнадежное ощущение своей невкусности и никчемности.
Она брела, куда глаза глядят. Новые туфли натерли пятки, платье липло к спине, появилась одышка. Не привыкла она к долгим пешим прогулкам по жаре – это совсем не то, что бегать по коридорам и лестницам людского дома.