Золото Ларвезы
Шрифт:
– За этим дело не станет. Чего ты хочешь для себя?
– Хочу научиться читать книжки, в которых всякие интересные истории…
– Научишься.
– Правда? Ух, как это будет хорошо!
– А еще чего хочешь?
– Собаку завести… Наше племя не держит домашних животных, но если бы мне за мою великую заслугу…
– Думаю, для этого не будет никаких препятствий.
– Уж я свою собаку никогда не выгоню, даже если она совсем старая станет!
– Твое третье заветное желание? – глядя на него сверху вниз непроницаемыми хрустальными глазами, осведомилась
– Еще я хочу… Чтобы злыдни всякие ничего не могли мне сделать, чтоб не бояться больше ни амуши, ни магов-экзорцистов! – он понимал, что хватил через край, заговорил о неосуществимом, но она же сама спросила о заветном желании.
– Гм… Не вижу в этом ничего невозможного. Скажи-ка мне, кем надо быть, чтобы не бояться ни амуши, ни экзорцистов?
Он насупился:
– Кем-нибудь могущественным, ясное дело.
– А конкретней?
Шнырь упрямо молчал, глядя под ноги, на мелкие серые камешки.
– Сейчас мы с тобой отправимся в Аленду, где ты научишься читать, заведешь собаку и станешь тем, кому не страшны ни амуши, ни экзорцисты. Только сначала избавься от всего лишнего.
– От чего?..
У него же никакого имущества больше нет – и курточку, и башмаки отобрали.
– От этого, – Ласма ткнула острым лазурным когтем в один из висевших на нем темных комков. – Незачем брать с собой отболевшую боль, вредно для здоровья.
– Так они же не болят, только прицепились ко мне, как репьи, – пробормотал Шнырь.
Начал отрывать и выкидывать. Комки расплывались в воздухе.
– С головы сними, – подсказала Ласма.
На голове оказались даже не репьи, а сплошная лепешка. Словно сунулся для смеху в миску с тестом, которую хозяйка забыла прикрыть на ночь, а потом тесто засохло шапочкой. Словоплёт и Дергун однажды такое учинили, пришлось им бегать на канал отмываться, хотя была уже поздняя осень.
– Я бы тебе посоветовала еще и жалость к себе выкинуть. Сейчас как раз подходящий момент, чтоб одним махом с этим покончить.
– Как же я ее выкину?.. – буркнул Шнырь. – И кто меня, горемычного, пожалеет, если не я сам?
– Мое дело порекомендовать. Что ж, идем в Аленду, нас там заждались.
Ласма протянула атласно-белую руку с изящными длинными пальцами, и он подал ей свою маленькую пятерню, с которой только что снял аж три комочка-репья. Мелькнула догадка, что вот теперь по макушку увяз, не переиграешь: она не смогла бы уволочь его силком, все зависит от того, дашь или не дашь ей руку…
Ущелье исказилось, точно в кривом зеркале, каменные стенки раздвинулись перекошенными декорациями – и Шнырь с его провожатой очутились на городской улице. Вокруг все цветное, но неяркое, и до того хорошо, словно сидишь с чашкой сливок в тепле и уюте. В домах приветливо желтеют янтарные окошки, в сине-сиреневом небе тихонько звенят и подмигивают друг дружке звезды. Молодой месяц заманчиво серебрит черепичные крыши – по таким крышам славно кататься зимой, когда они скользкие: скатишься, потом взбежишь по стенке наверх и снова скатишься, веселуха… Только откуда взялся месяц, если только что было утро?
– Что это за место, милостивая
– Это добрый путь, Шнырь. Один из них.
Дальше он помалкивал. И так ясно, что с ним случилось, если он идет добрым путем, и его ведет за руку Лазурная Ласма – сто тридцать четвертый демон-спутник бога смерти Акетиса.
Кемурт убито растянулся на раскладной бартогской койке, в комнате, куда его отвели ласковые служанки. Он здесь, а Шнырь там. Он сделал всё, что мог – или не всё?
Да какая разница – всё, не всё, это ведь мысли о том, как ты будешь выглядеть в собственных глазах, а тому, кто остался там, это ничем не поможет.
Хантре чуть не отдал концы, и надо было видеть лицо Эдмара – он же круче всех, опытнее всех, может одним выверенным прикосновением отправить человека в глубокий обморок, но не убить… Однако в этот раз он, судя по результату, едва не сплавил свою жертву в серые пределы. Отовгер, лекарь под дланью, даже призвав силу Тавше, не сразу сумел привести Хантре в чувство. После этого выяснилось, что тварь по имени Вуагобу убралась прочь, никто больше не подстерегает их за Вратами Хиалы, но рыжий лежал пластом и ничем помочь не мог, лекарь погрузил его в целебный сон, а поисковая ворожба Эдмара не сработала.
– Боюсь, что все кончено, – процедил тот, зло щурясь. – Досадно…
И ушел сидеть около Хантре.
Кемурт хотел спросить: «Досадно – это единственное слово, которое у тебя нашлось?» – но глянул на бледное треугольное лицо с ввалившимися щеками, то ли человеческое, то ли змеиное, враз не скажешь, и промолчал. Не решился.
Кемурта повели мыться, потом в опочивальню, он ковылял, кривясь от боли – ноги в кровавых волдырях, сбиты до мяса. Уже взошло солнце, белые стены сияли, девушки прикрыли жалюзи. Он глотал слезы, глядя на потолок с незаконченной росписью, изображавшей рыбий хоровод.
«Я сплю», – понял он, когда рыбы и каракатицы начали плавать по штукатурке туда-сюда. Во сне, как и наяву, горели воспаленные веки, в горле застрял горький ком.
– Кем!.. Кем, слышишь меня?!
Он повернул голову: посреди комнаты стоял худенький темноволосый мальчишка лет семи-восьми.
– Кем, чего уставился, как на невидаль? Это же я!
– Шнырь?.. Ты… Ты же… Ты где?..
– Здесь. Сказали, зайди в любую дверь, и в его сон попадешь, только ненадолго, я и зашел… Когда ты исчез, меня сперва поймали, но я убежал. А потом расшибся, мне вдогонку чем-то кинули. Зато живой им не достался, – мальчишка шмыгнул носом совсем по-шнырёвски.
– Я не знал, что исчезну… Мы пытались к тебе пробиться, но Врата Хиалы были заблокированы.
– Я про это уже знаю. Передай рыжему, что я все-таки простил его за крыску. И хорошо, что они тебя не поймали. Потом узнаешь, как важнецки мы им насолили, а сейчас мне пора. Мне сказали, что я буду жить в Аленде и научусь читать книжки. Вот будет славно, если мы с тобой когда-нибудь опять встретимся!
Он шагнул назад – и вот уже посреди комнаты никого, пол разлинован теневыми и солнечными полосками.