Золото на крови
Шрифт:
Эта горная гряда и походила на две предыдущих, пройденных нами, и отличалась от них. Она казалась не очень высокой, старой и обкатанной временем. Редкие гольцы одиноко возвышались среди покатых отрогов, каменные реки курумов были особенно многочисленны, а громадные глыбы валунов обильно поросли накипью лишайников.
Жереба подгонял нас и словом, и делом. Хорошо еще, склон, по которому мы поднимались, оказался пологим, и всякие «альпийские» штучки вроде скалолазания нам не понадобились. Попадались неприятные участки, когда приходилось прыгать, подобно кенгуру, с камня на камень. Мало того что рюкзак при этом бил меня золотом по почкам, но еще и здоровущая вязанка хвороста пыталась всячески опрокинуть
Уже вечерело, когда мы поднялись на перевал. Встретил он нас нерадостно, ветер усилился до такой степени, что трудно становилось дышать, воздух обдирал лицо ледяным рашпилем, пытался сбить с ног. Все уже порядком вымотались, ломило спину от рюкзака, ныли ноги, но Жереба неумолимо погнал нас вперед.
— Вниз! — кричал он, отворачиваясь от ветра. — Надо дойти до вон той скалы! Иначе нам хана!
Скала, на которую показывал Иван, виднелась далеко впереди. Она возвышалась как перст божий среди каменной пустыни.
Мы не прошли и ста метров, как полетели первые снежинки.
— С ума сойти! Снег, и так рано? — удивился Андрей.
— Это у вас рано, а здесь даже поздно, — буркнул Иван, принимая из рук Лейтенанта собаку.
Ветер вскоре превратился в настоящий буран. Трудно было уже не только дышать, но и идти. Приходилось как бы продавливать телом упругий поток ветра, а снег мгновенно залеплял лицо. Мы неизбежно падали, спотыкаясь о невидимые камни. Холод пронизывал нас до самых печонок, так и норовя содрать с головы мой брезентовый колпак.
Невольно мы сошлись вместе, и Андрей прокричал Ивану:
— Мы так не дойдем!
— Надо дойти! — проревел тот. — Другого выхода у нас нет! За скалой мы сможем укрыться от ветра, развести огонь, впереди ночь! Идем!
И он снова побрел впереди.
А пурга, казалось, все усиливалась и усиливалась. Свист и рев ветра давил на уши. Я почувствовал, как они начали замерзать, прикрыл их руками, но через минуту пришлось отогревать дыханием уже руки.
«Если я что-нибудь не придумаю, то отморожу и руки, и уши» — понял я и, остановившись, скинул со спины вязанку и рюкзак. Еле развязав негнущимися пальцами рюкзак, я вытащил попавшуюся под руку тряпку, это оказались грязные подштанники, ими я обвязал свой колпак сверху. Рубаха от этой же пары белья послужила мне шарфом, а последняя пара целых носков стала перчатками.
Пока я возился с этим «праздничным» нарядом, попутчики растворились в белой тьме. Слава Богу, что мысль о смене туалета пришла мне в голову рядом с большим камнем, лишь по нему я определился, в какую сторону мне идти. Все-таки, пройдя метров десять, я было усомнился в том, что иду правильно, и запаниковал. На секунду я остановился, хотел было свернуть, но не знал куда. Тогда я сделал еще несколько шагов и наткнулся на Павла. Он занимался точно тем же, чем перед этим занимался я. Но у него дела обстояли совсем худо. Его сапоги разлезлись до такой степени, что сквозь них видны были пальцы. Именно на сапоги он наматывал сейчас свой запасной свитер, а на голову кальсоны. Закончив с этим, он надел рюкзак, закинул на плечи вязанку с дровами, а потом прокричал мне на ухо:
— Куда нам идти? Я ничего не вижу!
Я в ответ лишь махнул рукой. Пройдя метров десять, я снова засомневался в правильности пути, но тут мы наткнулись на наших командиров.
— Левее надо брать! — кричал Андрей на ухо Жеребе.
Тот отчаянно мотал головой.
— Правильно идем! — ревел он в ответ. По-другому говорить было невозможно.
— А я говорю, левей! — орал Лейтенант, показывая на свой хилый компас. — Я азимут засек!
Голова Андрея тоже уже была замотана свитером. Минуты две они ругались, третьей в их спор вмешивалась своим завыванием пурга, но что она хотела сказать, на чьей была стороне, никто
Весь остальной путь превратился для меня в сплошное мучение, бесконечный кошмар. Я промерз до костей, порой мне казалось, что я уже превратился в глыбу льда. Руки, ноги отказывались двигаться, и лишь рывки веревки заставляли меня идти. А снег все лепил и лепил прямо в лицо, забивая нос и глаза. Отворачиваясь, я судорожными гримасами и рукавом раздирал ледяную маску. Я задыхался, а сердце стучало так, словно я бежал марафон, хотя на самом деле еле шел, преодолевая каждый метр просто героическим усилием. То, что мы идем правильно, я чувствовал лишь когда падал, потому что катился именно вперед, вниз по склону.
Вскоре прибавилось еще одно препятствие. Снежный покров с каждой минутой становился все выше и выше. С наступлением темноты мы уже шли по колено в снегу, затем брели в нем уже по пояс, раздвигая вязкий как тесто снег телом. Я уже не верил, что мы дойдем. Мне стало казаться, что Иван прав, мы идем не туда. А потом и мысли словно замерзли, осталась только одна. Мне хотелось скинуть этот проклятый груз, это золото, на которое нельзя купить даже простых рукавиц, бросить эти дрова, которые нельзя зажечь. Мешало только одно — не было сил сделать даже это.
Первым приметам затишья я не поверил. По-прежнему ревел ураган, но уже глуше. Снег хоть и лепил в глаза, но без прежней ярости, налетая не спереди, а откуда-то сбоку. А главное, стало легше дышать. Содрав с лица очередную ледяную маску, я разглядел впереди темнеющую на фоне выпавшего снега махину скалы. А пройдя еще немного, оказался в благодатном оазисе затишья. Снег шел, но здесь он был не холодным убийцей, а карнавальным, предновогодним пухом.
Мы подошли вплотную к скале. Здесь силы окончательно оставили меня, и побежденный собственным грузом, я упал на спину и тупо наблюдал за тем, как остальные расчищают площадку для костра. Апатия и безразличие овладевали мной. Казалось, что душа уже отделилась от тела. Я уже не мерз и словно со стороны наблюдал за собой и за мужиками, кургузо топтавшимися около вязанок дров. Я слышал ругань Ивана, видел, как отвалился в сторону и замер выдохшийся Павел. Андрей присел около груды дров и молчал, покачиваясь из стороны в сторону. А Иван все ругался, в голосе его чувствовалась ярость, и я не мог понять, почему он так сердится? Ведь все так хорошо, уже так тепло. А Иван все ругался и смешно хлопал одной рукой об другую. Отстраненно, безразлично я видел, как выпадали из его негнущихся толстых пальцев тоненькие палочки спичек. Ну и что? Зачем все это? Не стоит так суетиться, ведь кругом такой покой.
Откинувшись на спину, я смотрел, как Иван сделал еще одну попытку подцепить непослушными руками рассыпавшиеся спички, а когда это ему не удалось, Жереба взял топор и повернулся к Снежке. Собака подняла голову, взглянула ему в лицо. Жереба встал на колени перед ней, обхватил руками ее голову, со стоном, мучительно прорычал что-то, затем подхватил двумя руками топор и обрушил его с размаху на голову Снежке. Она даже не взвизгнула, просто откинулась на бок. А Иван вспорол лезвием топора ее белое брюхо. Сразу хлынула темная кровь, он сунул в полость живота обе руки и тут же застонал от боли. Это хлынула в омертвевшие пальцы его собственная кровь. Через пару минут он вытащил свои дымящиеся на морозе от теплой крови руки, нагнулся, и вскоре кажущийся нестерпимо ярким огонек заплясал среди хвороста, набирая силу и мощь.