Золото Спарты

Блэквуд Грант

— Скоро будем.

Сельма сидела за главным рабочим столом, не отрывая глаз от лежащей перед ней бутылки. Пит и Венди куда-то подевались.

Из-за своей привычки смешивать стили Сельма казалась настоящим ходячим оксюмороном. Реми окрестила ее прическу «модифицикация боба шестидесятых». Очки в роговой оправе, которые она носила на цепочке на шее, прибыли прямиком из пятидесятых. Повседневный костюм обычно состоял из брюк хаки, кедов и, судя по всему, неограниченного запаса «вареных» футболок. Сельма не пила, не курила, не ругалась и имела лишь одну слабость: травяной чай, который она поглощала

в огромных количествах. Один из шкафчиков в студии был целиком отдан под ее любимый продукт, многочисленные сорта с экзотическими названиями, большую часть которых ни Сэм, ни Реми не могли выговорить.

— А где Пит и Венди? — спросил Сэм.

— Я их отпустила пораньше. Не была уверена, стоит ли разговаривать при них. Если захотите, вы всегда можете ввести их в курс дела.

— Ладно… — отозвалась Реми.

— Только, пожалуйста, не говори, что мы наткнулись на бутылку с жидкой Эболой, — сказал Сэм.

— Нет.

— Тогда что?

— Не знаю, с чего начать.

— Начинай с чего хочешь, — разрешил Сэм.

Она поджала губы, подумала несколько секунд и заговорила:

— Во-первых, этот символ на дне, насекомое… Я понятия не имею, что он значит. Простите.

— Ничего страшного, Сельма. Продолжай.

— Если вы не против, я бы вернулась к самой шкатулке: петли и защелка сделаны из латуни, а дерево — разновидность бука, которая встречается только в нескольких местах на планете. Больше всего деревьев растет в Пиренеях — на юге Франции и севере Испании. Что же касается прокладки, то этот материал сам по себе можно считать открытием. Я не удивлюсь, если окажется, что перед нами — самый ранний образец европейской клеенки. Телячья кожа — целых шесть слоев! — вымоченная в льняном масле. Два верхних слоя высохли и слегка сморщились, но те четыре, что внутри, — в превосходном состоянии. Стекло также достойно внимания — высочайшего качества и очень толстое — на самом деле толщиной почти дюйм. И весьма прочное: я уверена, оно выдержит довольно сильные нагрузки, хотя и не собираюсь проверять на практике. Этикетка: кожа ручной выделки, приклеена к стеклу, а также перевязана сверху и снизу конопляным шнуром. Как видите, отметки вытравлены прямо на коже, а затем заполнены чернилами — и надо заметить, очень редкими. Это смесь Aeonium arboreum «Schwarzkopf»…

— Можно то же самое по-английски? — попросила Реми.

— Сорт черной розы. Чернила представляют собой смесь лепестков розы и толченых крыльев цикады слюнявой, вида, который встречается только на некоторых островах Лигурийского моря. Что же касается содержания этикетки… — Сельма придвинула бутылку, подождала, пока Сэм и Реми подойдут ближе, и включила мощную галогенную лампу. — Видите эту фразу, mesures usuelles, — в переводе с французского «стандартный размер». Такие бутылки уже сто пятьдесят лет как не используются. А вот это слово — demis — означает «половина», то есть пол-литра, примерно одна английская пинта. Шестнадцать унций.

— Не слишком большой объем для бутылки такого размера, — заметила Реми. — Наверное, стекло очень толстое.

Сельма кивнула.

— А теперь давайте рассмотрим сами чернила: как вы можете заметить, они местами выцвели, поэтому на воссоздание уйдет некоторое время, но вы видите две буквы в каждом из верхних углов и две цифры в каждом из нижних?

Фарго кивнули.

— Цифры означают год. Один и девять. Девятнадцатый.

— Тысяча девятьсот девятнадцатый? —

спросила Реми.

Сельма покачала головой.

— Тысяча восемьсот девятнадцатый. Что же касается букв «Н» и «А», то это инициалы.

— Чьи? — не вытерпел Сэм.

Сельма откинулась назад и сделала паузу.

— Имейте в виду, я не совсем уверена. Потребуются кое-какие исследования, чтобы точно…

— Мы понимаем.

— Я считаю, что инициалы французские и принадлежат они Henri Archambault — Анри Аршамбо.

Сэм и Реми переварили услышанное, переглянулись и дружно устремили взгляд на Сельму, а она лишь робко улыбнулась и пожала плечами.

Реми заговорила первой:

— Ладно, только чтобы убедиться, что мы друг друга поняли… Речь о том самом Анри Аршамбо, верно?

— О нем, о нем, — отозвалась Сельма. — Анри Эмиль Аршамбо — главный хранитель вин Наполеона Бонапарта. И если моя догадка верна, вы нашли бутылку из утраченной коллекции Наполеона.

Глава 11

Севастополь

Фазан выскочил из кустов и взметнулся в небо, бешено колотя крыльями в по-утреннему пронзительном воздухе. Гедеон Бондарук выждал, давая птице фору, затем вскинул ружье и выстрелил. Фазан дернулся, забил крылом, обмяк и рухнул на землю.

— Отличный выстрел, — похвалил стоящий рядом Григорий Архипов.

— Апорт! — крикнул Бондарук на фарси.

Два Лабрадора, терпеливо ожидавшие у ног Бондарука, бросились за упавшей птицей. Вокруг охотников уже валялось больше дюжины тушек, разорванных псами в клочки.

— Ненавижу вкус дичи, — объяснил Бондарук Архипову, пнув одну из птиц носком ботинка. — Зато собакам разминка. А вы, Холков, что скажете? Вы любите охотиться?

Стоящий в нескольких шагах позади Архипова Владимир Холков задумался, склонив голову к плечу.

— Смотря на кого.

— Хороший ответ.

Большую часть жизни Холков с Архиповым прослужили вместе в спецназе: Архипов командир, Холков преданный, исполнительный офицер — отношения, которые продолжились и на гражданке. Только теперь оба зарабатывали огромные деньги в качестве высококлассных наемников. В последние четыре года самым щедрым нанимателем, бесспорно, был Гедеон Бондарук — работая на него, Архипов успел сколотить немалое состояние.

Получив от Холкова и Архипова доклад о провале задания, Бондарук вызвал их сюда, в свой летний домик, расположенный в крымских предгорьях. Сам миллионер прибыл днем ранее и до сих пор ни словом не обмолвился об инциденте.

Архипов не боялся никого и ничего — в этом Холков десятки раз убеждался на поле боя, но у обоих было профессиональное чутье на опасность, и оно подсказывало, что в присутствии Бондарука нельзя расслабляться ни на секунду. Хотя сам Холков не видел, чтобы Бондарук прибегал к насилию, тот, несомненно, был способен на любую жестокость. Они всегда волновались — не из-за страха, нет, скорее руководствуясь горьким опытом и здравым смыслом. Бондарук был непредсказуем, как акула… Безмятежно плавающая в сторонке, безразличная и одновременно всевидящая: на миг зазевался — и вот уже над тобой смыкаются жуткие челюсти. Холков знал: даже сейчас, во время непринужденной беседы, его начальник не сводил натренированного взгляда с ружья Бондарука, следя за движением ствола, как за пастью большой белой акулы.