Золото Удерея
Шрифт:
– Не суди Федя, хотя отец тоже недолюбливал их. Ой, да бог с ними, оставь ты это. Я те про медведей, взял бы кого с собой.-
– Мам я ж с Разбоем, он медведя держать умеет. Рогатину возьму, да шомполка на всякий случай за плечом. Чо ты мам, не впервой же в тайгу иду.–
– Ладно, иди уже, с богом сынок – проводила, крестя сына, мать.
На улице Федор призывно свистнул и откуда ни возьмись, выскочил его пес. – Разбой, пошли! – строго приказал Федор. Пес, увидев ружье на плече хозяина, радостно взвизгнул и опрометью бросился в сторону околицы. Верст десять до речки Карнаевки Федор шагал по дороге хорошо проторенной старательским людом, затем свернул и углубился в тайгу одному ему ведомой тайной тропой, скрытой от посторонних глаз, проложенной еще его дедами. Густой непролазный ельник был сырым и темным. Лучи солнца не могли пробиться к земле, застревая где -то там, в кронах. Рассеянный полумрак изредка прошивали лучики света в тех местах, где, раздвинув ели, стояли мощные листвяки. Мхи толстыми пластами скрывали под собой все, даже небольшие
– срывала Разбоя с места, и он продолжал свою охотничью службу. – Хозяин лучше знает, что он должен делать - Разбой ему доверял и верил преданно, добросовестно выполняя свою работу. Стая рябчиков, внезапно взлетела чуть - ли не из под носа Разбоя. Это развеселило пса, азартно бросившегося ловить, часто-часто бьющую крыльями, но медленно поднимавшуюся в воздух птицу. – Во дурень, дуй вперед!- рассмеялся Федор, видя прыжки Разбоя. Часа через четыре пути Федор устроил привал, до избушки оставалось часа полтора хода, но именно здесь отец всегда останавливался попить отвару смородиновых листьев со зверобоем. Чистый ручеек вырывался из межкаменья на свободу, омывая галечную россыпь, его берега были сплошь покрыты кустарником черной смородины. Место для костра раз и навсегда сотворенное из крупных валунов руками его отца, хранило память о нем и было для Федора священным. Сбросив с плеч поклажу, прислонив шомполку к стволу огромного листвяка, Федор насобирал сушняка и развел огонь. Зачерпнув чистой воды, установил на подвес котелок на огне и стал собирать лист смородины. Нужно было запастись впрок. Он обрывал только самые молодые листочки и укладывал их в небольшой тряпичный кисет. Разбой куда - то исчез и появился только тогда, когда Федор уже заварив котелок ароматной приправой, развязал мешок с едой. – Держи - крикнул ему Федор, оторвав почти половину шаньги. Он подбросил кусок слегка вверх и пес, радостно взвизгнув, в прыжке поймал лакомство. Благодарно взглянув на Федора, Разбой отошел в сторонку от костра и, удобно устроившись, приступил к трапезе.
*
До ручья было недалеко. Иногда ему казалось, что он слышит, как журчит живительная влага, перекатываясь через камушки, увлекая за собой длинные свесившиеся в нее травы. Сил подняться уже не было. Не было сил просто шевельнуть рукой. Последний раз, когда он выползал из избушки, не смог плотно закрыть дверь и теперь комары, истошно звеня в тишине, нещадно жалили его беспомощное тело. Проваливаясь в беспамятство, он отдыхал от боли и мучительной жажды. Мутнеющее сознание уже не сопротивлялось предстоящему концу. Только одна мысль успокаивала душу. Когда-нибудь, кто - то придет в зимовье и похоронит по - христиански, а не зверью достанутся его кости. Закрыв глаза, он медленно положил руки на грудь. Он чувствовал, как приходило успокоение, как отступала боль. Откуда - то издали послышался лай собаки или ему это показалось. Раскрыть глаза уже не было сил.
Уже рядом с зимовьем Разбой вдруг остановился и ощерился. Федор, наткнувшись на резко остановившуюся собаку, чертыхнулся и остановился. – Что случилось Разбой?- тихо спросил Федор. Дверь зимовья была неплотно закрыта. – Там кто - то есть. Он, уходя, как всегда оставил дверь настежь открытой, что б медведь не сломал. Кто мог тут быть?- Федор снял с плеча шомполку и взвел курок. Прислушиваясь, стал медленно приближаться к зимовью. Тихо. Ни что не выдавало присутствие гостей, только Разбой несколько раз предостерегающе гавкнул и зарычал. Уже у самых дверей Федор заметил, что кто - то оставил следы, не было на месте заготовленной им бересты и дров на растопку, ободрана трава. Но в зимовье не слышно было ни единого шороха. Федор резко распахнул дверь. В нос ударил приторно кислый запах, он шагнул через узкую и низкую дверь и в слабо освещенном пространстве увидел тело человека, лежащее на его топчане. – Упаси боже, никак покойник!?- с ужасом подумал Федор, опуская ружье. Разбой, проскочив меж ног хозяина в зимовье, встав передними лапами на топчан у изголовья вдруг начал облизывать языком лицо лежавшего. Федор изумленно смотрел на это, не зная, что предпринять. Вдруг, рука лежавшего дрогнула, ладонь сжалась в кулак. – Живой, слава господи!- Эту мысль подтвердил слабый стон – просьба – Воды! Пить…-
Федор, схватив берестяную баклажку, бросился к ручью, он был в десятке шагов от избушки и через минуту, придерживая голову лежавшего мужчины, тонкой струйкой вливал в его растрескавшиеся губы воду. Напившись тот потерял сознание, безвольно и слабо его голова откинулась, обнажив из - под бороды острый кадык на худющей шее. Федор присел и только сейчас смог разглядеть человека. Перед ним лежал крупный, но сильно исхудавший мужчина лет под сорок, черные с сединой кудри и такая - же борода обрамляли его лицо. Что - то знакомое показалось Федору в его облике, но его внимание отвлекли раны покрывавшие грудь и плечи мужчины. Глубокие покрытые коркой спекшейся крови и, вероятно загноившиеся, они жутко пахли. – Никак медведь мужика рвал – подумал Федор. Решив не терять времени, Федор разжег огонь в очаге, принес воды и через какое - то время он, куском своей нательной рубахи, осторожно омывал рваные раны на теле мужчины горячей водой. Набрав листьев подорожника, жевал их и кашицу прикладывал в опухшие нарывавшие порезы. Изорвав в ленты свое исподнее, как смог перевязал широкую горячую грудь, так и лежавшего без памяти мужика. Только поздно вечером, когда Федор решил поесть, мужчина пришел в себя. При свете горевшей лучины Федор увидел, что он приподнял голову и смотрел на него. Федор молча жевал кусок шаньги, устроившись на пеньке перед сложенным из камня и обмазанным глиной очагом. Огонь весело горел, потрескивая и выбрасывая снопики искр в уходящую в потолок такую же искусно сложенную из камня трубу. Какое -то время мужчина молчал, наверно осмысливая произошедшее. – Спасибо парень – прошептали его губы, голова устало опустилась. Только сейчас в памяти Федора вспыхнула картина из его детства, когда он видел этого человека. – Да это именно тот здоровенный чернобородый весельчак, что купил когда то рыбу, расплатившись по царски золотым самородком! Он, точно он! Глаза, именно глаза запомнил тогда Федор, и теперь, он видел эти же глаза, только вместо того неистового озорного огня в них была боль и благодарность –
Федор подошел к изголовью и, приподняв голову мужчины, из ложки влил ему в рот теплый отвар смородины. Тот проглотил, Федор дал еще несколько ложек. – Пейте дядя Семен – Глаза мужчины слегка приоткрылись, в них вспыхнуло удивление, но тут же погасло, не было сил. Он опять провалился в беспамятство. Всю ночь он бредил, что - то кричал и обливался потом, расшвыривал шкуры, которыми его укрывал Федор. Под утро успокоился и уснул. Федор тоже уснул прямо на земляном полу уткнувшись головой в свернувшегося калачом Разбоя.
Яркие солнечные лучи, проникшие в полдень в избушку через небольшое окошко, затянутое бычьим пузырем, разбудили Федора. Разбой уже давно сбежал и мышковал поблизости от избушки. С хрустом в суставах потянувшись, Федор встал. Низкий потолок не давал ему, как раньше, распрямиться в полный рост. Его знакомец лежал с открытыми глазами, лоб покрывали крупные капли пота, но дыхание было ровным и спокойным. Склонившись над ним, Федор отер мокрой тряпицей его лоб, повернулся, что бы отойти. Крепкая рука взяла его за запястье. – Откель мое имя знаешь?-
Федор без особого усилия освободил руку и, внимательно вглядываясь в лицо лежавшего, ответил. – Давно это было, но помню, в селе нашем, в Рыбном, в кабаке, заплатили вы мне за рыбу самородком .–
– И ты запомнил мое имя?-
– Обличие у вас дядя запоминающееся и голос вспомнил. И вообще отец говаривал
– Доброе дело помнить надоть! –
– Правильный у тебя батя был, славно тогда погуляли, а тебя не помню. Мой отец говорил, сделал добро человеку - забудь, сделал зло – век помни. Помоги - ка, сесть хочу, совсем спина занемела –
Федор помог.
– Что ж, извини, не помню, как тебя звать, давай знакомиться. Он протянул Федору руку. Федор осторожно пожал огромную костлявую ладонь старателя.
– Семен -.
– Федор Кулаков – назвался Федор.
– Уже думал, Богу душу отдам здесь, да видно рано еще мне, не заслужил, каким ветром тебя занесло парень сюда?-
– Так это мое зимовье, наследственное, от отца, от дедов. Все Кулаковы здеся охотничали, соболя да белку промышляли. Пришел к зиме поправить избушку, да кулемы подновить, а тут такое дело. Как дядя Семен, полегче вам?-
– Слава Богу, дышу да тебя слышу, водички дай - Напившись. Семен прикрыл глаза. – Посплю я. –
Трое суток Федор не отходил от больного, тот, то просыпался, пил воду, то засыпал и спал непробудно. Только пару раз Федор смог заставить его проглотить несколько ложек мясного отвара, рябчиков между делом настрелял и варил их себе да Разбою на прокорм. Целой одежды на Семене практически не было. В клочья изодранная куртка и штаны из грубой ткани, не поддавались починке, высокие кожаные бахолы огромного размера были целы. Когда Федор спросил Семена, где ж его так угораздило. Тот только мотнул головой и отвернулся к стенке. Не спрашивая больше, Федор решил, захочет сам расскажет, чего пытать чужое горе. На четвертые сутки Семену стало значительно лучше, он поел и даже встал на ноги. Высокий, широкий в плечах, но страшно худой. Его от слабости качнуло. Оперевшись на Федора, Семен встал и вышел из избушки. Свежий таежный воздух пьянил. Семен сел на завалинку – Эх закурить бы –
Федор протянул кисет с табаком – Закури –
– А чего ж ты молчал, что табак есть?-
– Так не спрашивал –
– Я и не спрашивал. Вижу, не куришь, думал, не пристрастен ты к этой дурной забаве –
– Нельзя в зимовье табаком дымить, одежка пропахнет, зверь издали тебя чуять будет, не принято у нас. Вот на ветерке дыми себе -
– Ай хорошо - прокашлявшись после первой затяжки, прошептал Семен – Аж в голову вдарило –
– Раз на табак потянуло, дело к поправке. Это хорошо, а то ведь мне домой надо, мать наверное молитвы шепчет за меня, обещал на два-три дня, а сам уж пятый ден не вертаюсь –