Золото. Книга 4
Шрифт:
Но сегодня самая тяжёлая ночь за всю мою жизнь…
Орик выслушал всё, что так сбивчиво рассказывала Вея. У меня волосы шевелятся на голове от её слов. При этом допросе присутствуем только я и Орик. И когда она говорит об Авилле, когда рассказывает, что подслушала наш разговор на лестнице, как решила, что я, сознаваясь ей во всём, в действительности затеял побег с Онегой, мне хочется провалиться со стыда. И за Вею, и за себя.
– Уведите эту женщину к её детям, – сказал Орик.
– Царь,
Ориксай, откинулся и посмотрел на неё тяжёлым взглядом. Я не вижу сейчас его глаз, но я чувствую, в его глазах гранит, тяжко падают его слова:
– А что ты хотела для мужа, женщина, когда обвиняла его в связи с царицей?
Вея побелела:
– Нет-нет! Государь, он… только руки тянул да… Он… Она… наверное, он просто в её красу влюблён!
Ориксай поднял светлые, одинаковые у нас ним брови:
– Так ты мстить пошла, только за глупые мечты твоего мужа?!..
Он посмотрел и на меня, точно гранит, острые осколки скал, иней на них …
– Кто ты после этого?
Он снова повернулся к Вее:
– Если хочешь жить и, чтобы твой муж был жив, ты навеки замолчишь, поняла? Полностью. Полного молчания обет! Никто и никогда больше не должен услышать твой голос. Считай, что тебе отрезали язык! Ты всё поняла?!
Вея побледнела и затрясла головой, соглашаясь.
– Второго раза не будет, Вея! Если нет, голову срублю не тебе, ему!
Он, не глядя выкинул палец, как копьё в мою сторону, и прикрикнул на неё:
– Ему!
А потом посмотрел на меня:
– Ты до чего довёл женщину, что она ума лишилась? Женись на ней и не болтайся больше. У вас, было сказано, скоро шестой ребёнок будет.
Я смотрю на Вею, которая снова взялась плакать, точно беременна, вот и слезлива стала… ах, ты, Веюшка, бедная моя…
Ориксаю, очевидно, слёзы на сегодня уже надоели, поморщившись, устало, он приказал отвести Вею в наши покои.
Но едва она вышла, усталости слетела, как туман от урагана, он подскочил, будто распрямилась сжатая пружина:
– Ты шутки шутишь, Яван?! Ты прикоснулся к царице?
Я отшатнулся, так жгли его глаза:
– Ну… – я растерялся.
– Убью тебя… – сипло прорычал он, едва сдерживаясь, чтобы…
Мне показалось, он зубами своими белыми мне вонзился бы в горло как здешний громадный волк.
– Уйди…
– Прости, Ориксай, я… – прошептал я.
– Вон! – бесшумно рыкнул он, и страшнее я ещё не видел и не слышал ничего. Почему он не убил меня сейчас же?
Не убил, и стоило это мне огромных сил: удержаться и не прикончить Явана немедля голыми руками. Таких усилий над собой я не предпринимал никогда раньше…Но свою злость и жажду мести я сегодня всё же удовлетворил: позвал ратника и приказал казнить Агню. Как
Но свою злость и жажду мести я сегодня всё же удовлетворил: я позвал ратника и приказал казнить Агню. Как и всех отвратительных преступников казнят ночью в позорном месте у нужника и, сваливая презренное тело в выгребную яму, с проклятием забывают. Не принято смотреть на казни, как на отправление нужд.
Я не смотрел даже, как её увели… Если бы сделал это тогда, после убийства Руфы… Хотя бы изгнать надо было из столицы… Как дорого обходится слабость.
Я навсегда запомнил о ней не то, что произошло теперь, даже не боль за всех моих детей, за Морошку, об этом было слишком страшно думать. Я запомнил то, как прозрел в первый раз, год назад, когда понял, что такое женщина, которую я любил. Как жалят те, кому ты позволяешь иметь яд.
И только после этого я ушёл в спальню и лёг в снова одинокую постель. Авилла… всё соединяет и снова разъединяет нас…
Глава 2. Перемена участи
Я не сплю возле Белогора уже третью ночь. Он не умер, но он и не приходит в себя, после того, как впал в забытьё… Я обтираю его мокрой тканью, я заплела ему волосы на две косы, чтобы не сбились в колтуны и от этого он стал похож она странную девушку, это было бы смешно, если бы он не был так плох. Я пою его из рожка целебными отварами и говорю с ним. Всё время говорю. Вначале я чувствовала себя сумасшедшей из-за этого, но вскоре привыкла. Так много я не говорила за всю мою жизнь. И я уверена, что меня слышит. Я говорю не с пустотой.
–…Погода… милый, сегодня всё так же жарко, но, думаю, после обеда пойдёт дождь…
–…Звёзды сегодня, Бел! Вот там, наша Северная звезда, сегодня светит ярко…
–…Народу наехало с городов, деревень… Твои жрецы говорят, всегда приезжали, но… теперь копятся, уж скоро спать негде будет класть, хорошо – лето. За тебя все молятся, ждут, когда ты встанешь…
–…А знаешь, Горюша, любимый, ты теперь как младенец, такой же беспомощный, только на руки я взять тебя не могу… Тяжеленный ты, я тебе доложу.… Но могу вот так обнять твои плечи и голову…
И обнимаю и расчесываю его волосы, и целую его глаза, лоб и щёки. За эти дни на них выросла рыжеватая щетина, вначале колючая, но на другой день стала мягче… и я думаю, не побрить ли мне его. Но я не умею этого делать, это не косы плести…
Когда кончаются темы для разговоров, я пою ему песенки, все, что знаю, хотя я вовсе не умею петь и никогда не пела, на вечорки-то ходить мне не приходилось никогда в жизни, изгоям там не место.
Или читаю его книги вслух. Это получается у меня лучше, чем пение…