Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл
Шрифт:
Вскоре победители удалились: венгры в Венгрию, киевляне в Киев. Изяслав уговорил Петра Бориславича вновь отправиться вместе с ним на Днепр и ещё пожить у великого князя во дворце. А Ивана Берладника он назначил собственным наместником в Перемышле. Здесь и состоялась памятная встреча дяди и племянника (князя галицкого с Ростиславовым сыном).
У Владимирки больше не было причин притворяться раненым, и, сбежав с крыльца, он стоял, подбоченясь, глядя, как Берладник спрыгивает с лошади.
– Ты пошто приехал, Иване?
– вроде с удивлением произнёс отец Осмомысла.
– Мы тебя не ждали.
– Отчего ж не ждали, коли я наместник?
– дерзко отозвался племянник.
– Ты - наместник? Чей же, право слово?
– Так известно чей - киевского великого князя Изяслава Мстиславича.
– Нешто есть такой князь?
– поднял брови галицкий правитель.
– Долгорукого помню… Изяславку как-то не очень…
Захлебнувшись от ярости, молодой человек воскликнул:
– Погань, тать! Ты ж патрикулу целовал, христопродавец!
– Я? Патрикулу? А-а, такой малюсенький деревянный крестик? Он и силы-то не имеет никакой, кто ж в него поверит!
– И, сцепив руки на груди, посоветовал: - Так что отправляйся, Иване, с моего двора. Я сегодня добрый и велю отпустить тебя с миром, а не колотить и не затравить псами. Коль не нравится - можешь забирать Перемышльскую землю, если сможешь… Где они, твои спутники по рати? Киевляне да унгры? А-у-у!.. Что-то не видать… Эх, не думал я, что покойный братец выродит на свет подобного простофилю. Смех и грех!
А Берладник вскочил в седло и сказал на прощанье - тихо, но отчётливо:
– Смерть твоя, Володимере, на пороге. Долго тебе не жить.
И на этот раз как в воду глядел…
7
Ярослав не участвовал в отцовой кампании, а сидел безвылазно в Галиче весь минувший год. Было на то несколько причин. Первая, и самая главная: князь боялся подвергать Осмомысла слишком большой опасности в случае провала задуманного. Даже разработал план отпора, если враг будет осаждать их столицу. И оставил в городе неплохую дружину. Во-вторых, зрение у княжича становилось хуже, близорукость явно росла. По совету лекаря снарядили человека в Константинополь: тамошние медики научились шлифовать драгоценные камни столь искусно, что недужный, глядя через линзы, видел все предметы более отчётливо. Но посыльный куда-то запропастился - может, загулял с казёнными средствами, может, умер. А вояка без глаз никому не нужен в походе - или сразу убьют, или попадёт в плен. Ну и, в-третьих, молодой супруг оставался дома при беременной Ольге, ждал рождения первенца. Юрьевна носила свой большой живот с гордостью, думала о будущем чаде беспрерывно и мечтала часто, чтобы появившийся отпрыск был пригож и лицом, и телом. «Вот бы хорошо, если бы не взял ни моей дородности, ни излишней худобы Ярослава, - рассуждала она, - стал бы вроде Гаврилки Василича - сильный да фигуристый, кровь с молоком! Но умом и усидчивостью в отца. А в меня - крепостью характера и смекалкой. Нам ведь, Долгоруким, в смётке не откажешь. А унгорская и греческая кровь моей маменьки даст ему спокойствие в сочетании с южной пылкостью…»
Роды начались вечером 17 марта 1151 года, и течение их было быстрым, лёгким, так что хлопец выскочил, точно Маслом смазанный. Повивальная бабка показала его княжне: толстый, тёмно-розовый, в сгустках крови и слизи, он сучил ножками и ручками, не крича, а хрюкая. «Ой, какой потешный, - улыбнулась мать.
– Мальчик, мальчик! Словно по заказу!»
Кликнули отца. Ярослав появился на пороге одрины взволнованный, чуть ли не дрожащий, словно сам рожал; первым делом обратился к жене: «Как ты, душенька?» - но ответа не слышал, потому что с ужасом смотрел на новорождённого, омываемого в тазу. «Господи, какой безобразный!
– оценил Осмомысл про себя.
– Ровно головастик. Это есть моё продолжение? Ни за что б не поверил. И к тому же - мальчик. Значит, не породниться вовек с новгород-северским князем Святославом Ольговичем, как он предлагал! Вот не повезло!»
– Что, не нравится?
– догадалась Ольга, уловив его взгляд.
– Ой, да отчего же?
– спохватился тот и натужно растянул губы.
– Замечательное дитя… Будет новый князь. Маленький Володимерко…
Женщина согласно моргнула:
– Хорошо, Володимерко. В честь твоего родителя и великого моего деда - Володимера Мономаха.
– Володимера Крестителя, Красно Солнышко тож, нашего общего предка.
– Да. А по святцам как?
– Можно Марком, а можно Яковом. Я смотрел.
– Лучше Яковом: Яша, Яшенька… Так оно приятнее.
– Я перечить не стану.
– И потом пошутил: - Назови хоть горшком, только в печь не сажай!
– Тьфу, типун тебе на язык!
– рассмеялась Юрьевна. Выйдя из одрины, Осмомысл прошёл по галерее дворца, освещённой несколькими факелами, и спустился с крыльца во двор. Ночь стояла звёздная, тёплая и тихая. От конюшни тянуло конским навозом, сеном; где-то за трубой надрывался ополоумевший мартовский кот. И журавль колодца выглядел в полутьме таинственно.
Молодой папаша повернул налево - к северному крылу дворца. А поднявшись в терем, постучал в одну из дверей. Низкий женский голос недовольно спросил:
– Кто? Какого лешего? Полночь на дворе!
– Это я, Арепа, открой, - отозвался юноша.
– Батюшки светы, не признала со сна светлейшего… Не гневись уж, родименький, не ругай старуху-то…
– Ладно, не сержусь, отворяй.
Внучка Чарга и её нянька занимали две уютные горницы; жили не роскошно, но сносно и ни в чём не знали нужды. А поскольку княжич помнил о своей матери-половчанке, то всегда испытывал интерес к быту её соплеменников. И особенно - к древним их обычаям, ворожбе. Знал, конечно, что Святая Православная Церковь недолюбливает язычников, а епископ Кузьма с амвона не один раз призывал прихожан положить конец дьявольским действам старика-чародея, даже договорился однажды до того, что безбожника Чарга следует живьём сжечь; самосуд едва не свершился, но вмешательство Владимирки пресекло безумие; вскоре ясновидящий умер, поручив заботу о Насте и няньке князю, а его наследник иногда заходил к пожилой половчанке - поболтать на её языке и послушать, как она поёт.
Запалив свечу, Арепа щёлкнула запором. В приоткрытой двери княжич разглядел, что она босая и в исподней рубахе; волосы, несмотря на тонкую седую косичку, после сна в беспорядке. А во рту у няньки был один-единственный нижний зуб, да и тот жёлтый и кривой. Посмотрев с прищуром, бабушка спросила:
– Уж, никак, княженушка тоя опросталася?
– Верно: мальчиком, - улыбнулся тот.
– Радость-то какая! Дай твою ручку облобызать, батюшка! Здравия желаю новому колену светлого твоего рода!
– И, повысив голос, повернула голову: - Настя, Настя, не спи! Вылезай проздравить его светлость: сын у них родился!
– Да не надо было внучку будить, - укорил её Ярослав.
– Как же можно спать, коли радость такая в доме!
Из соседней горницы появилась заспанная восьмилетняя девочка в длинной ночной рубашке: чёрные волосы тоже заплетены в косу, в чёрных глазах отражается красное пламя свечки; поклонилась низко:
– Здравия желаю - и тебе, и наследнику твоему любезному.
Он не удержался, подошёл и поцеловал её в лоб:
– Вот спасибо, голубушка; да и ты не хворай, хорошая.
– И опять повернулся к няньке: - Я ведь что зашёл? Погадай, Арепушка, предскажи судьбу моему сыночку.