Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл
Шрифт:
Прибежавшая нянька увела её в детскую. Бывшие любовники чувствовали неловкость.
– Может, и не надо было скрывать?
– повздыхал Берладник.
– Вот ещё, придумал! Завтра ты уедешь - поминай как звали! Ну, а мне расхлёбывать?
Он опять подошёл к голубушке, вновь поцеловал и спросил:
– Завтра, говоришь? Эта ночка - наша? Женщина ответила:
– Чёртушка такой… Наша, наша, само собою…
Но уйти в одрину им не удалось: за окном послышался конский топот, и в ворота дома начали дубасить: «Открывать! Немедля! И не сметь бежать! Все пути отрезаны!» Это был люди Олексы Прокудьича. Видимо, торговец, что узнал Берладника,
Как ни умоляла Людмилка схорониться в подпол или попытаться уйти огородами, тот не уступил. На его лице, повторявшем дочкино, появилась хищная, упрямая мина: «Не тревожься, душенька. Я ещё вернусь. Мне Прокудьич причинять вред не станет», - и безропотно вышел за ворота.
Во дворце наместника галицкий боярин с нетерпением ожидал сына Ростислава. И когда его привели, принял холодно, но без злобы. Обратился вежливо:
– Здравия желаю, Иване. Ну, какими судьбами? Прежний друг уселся напротив:
– Ехал мимо - вот и завернул.
– А куда путь держал, если не секрет?
– Далеко, отсюда не видно.
Наглый тон царапнул Олексу. Он сказал с нажимом:
– Не дерзи, сделай одолжение. Тут командую я. Захочу - закую в колодки и отправлю в Галич.
– А посмеешь?
– Коли надо - глазом не моргну.
– Верю, верю. Так и быть, оставим препирательства. Предлагаю уговориться: я тебе излагаю всё, как есть, ну а ты не станешь чинить препятствий и отпустишь меня подобру-поздорову. Ладно?
– Коли не увижу, что ты опасен.
– Если так - заковывай сразу.
– Ох, каков петух! Будет, не ершись. Слушаю тебя.
И Берладник рассказал без утайки: про намерение Изяслава сколотить союз против Долгорукого, про замужество Евдокии и про миссию его в Венгрию.
– Против Долгорукого, говоришь?
– произнёс задумчиво княжеский наместник.
– Но не против Владимирки?
– Ишь, чего захотел! Ты мои намеренья знаешь.
– Да, спросил по-глупому. У тебя с Владимиркой счёты старые… Но за откровенность спасибо.
– Кушай на здоровье.
Несколько мгновений каждый из двоих думал про своё. Наконец Иван оборвал молчание:
– Значит, я свободен?
– Погоди, не спеши. Ночь тебе придётся провести в яме. Я ведь присягнул галицкому князю и, понятное дело, отпускать его недругов не имею права. Утром, как пойдёшь ко мне вроде для допроса, двинешь караульного по лбу (да не зашиби его насмерть) и сигай через частокол. Там увидишь приготовленного коня… Это всё, что могу сделать для тебя.
У Берладника отлегло от сердца:
– Я не сомневался, Олексе.
– Полно, полно, ступай.
– Он взмахнул платком, а потом добавил: - Лучше б ты уехал в Берлад, право слово… - И совсем напоследок сообщил: - А насчёт моей жены будто в воду глядел: ждёт уже шестого дитятю…
Ростиславов сын рассмеялся:
– Ты, Прокудьич, скоро переплюнешь Гюргея!
– Не, его обогнать в этой части сложно…
4
В жизни Осмомысла всё произошло, точно в поговорке: «Стерпится - слюбится». Мало-помалу безобразность Ольги перестала его сильно задевать, а медовый месяц, проведённый в любовных игрищах, окончательно умиротворил и привил потребность в частом исполнении супружеского долга.
Да и внешне Ольга сделалась приятнее: галицкие фрукты, тёплый южный воздух, регулярная интимная жизнь помогли её коже очиститься, потерять желтоватый оттенок и порозоветь, а движения стали мягче, плавнее, женственнее, взгляд приобрёл теплоту и лукавость. Словом, сын Владимирки не жалел о своей женитьбе, даже временами считал, что ему повезло: на жену-некрасавицу вряд ли кто польстится…
Благодатные перемены наблюдались и в самом Осмомысле: он мужал, делался спокойнее и контактнее, чаще улыбался и уже не слишком боялся реальной жизни. Чувствовал: если что случится с отцом, не останется на свете совершенно один.
А Владимирко, убежавший из Киева при содействии Избыгнева Ивачича в город Перемышль и узнавший, что его не преследуют войска Долгорукого, а, наоборот - в Галич возвратился наследник с Ольгой Юрьевной, поспешил домой в объятия сына и любезной снохи. Как-то на охоте, греясь с княжичем у костра, даже откровенно признался: «Если бы не ты, если бы не свадьба, мне пришлось бы туго - супротив Гюргейки и Изяславки. Ну, а то, что она красотой не блещет, это не беда. Я ведь тоже с матерью твоей, половчанкой, жил не по любви. У правителей любовь и женитьба не всегда совпадают». Ярослав ответил: «Понимаю, о чём ты.
Но хочу сказать, что свою супругу я люблю по-своему. Женщина она неплохая». У отца загорелись в глазах ироничные искорки; он проговорил, помешивая золу: «Ладно, я не спорю… Но боюсь, что ты пока плохо представляешь, какова она - истинная любовь…»
В ночь под Рождество - 25 декабря 1149 года - умер Чарг. Накануне вечером он пришёл во дворец и довольно долго настаивал, чтобы князь его принял. Галицкий владыка, опасавшийся чародея, так как верил, что искусство колдуна - от нечистого, а обидное слово, не понравившееся кудеснику, может обернуться порчей и сглазом, вышел с неудовольствием и старался не смотреть на пришельца. Ноги держали половца с трудом; бледный, высохший, тот едва стоял, опираясь на посох; кожа выглядела прозрачной, и в потухших зрачках не светилась жизнь.
– Что случилось, старче?
– обратился к нему Владимирко, отводя глаза.
– Разреши, я присяду, княже, дабы не упасть?
– очень тихо произнёс прорицатель.
– Сделай милость.
– И уселся тоже.
– Слушаю тебя.
– Я дерзнул потревожить твою светлость, ибо нынче ночью усну вечным сном. А уйти, не предупредив, полагаю опасным.
– Он передохнул, собираясь с мыслями.
– Первое - про Галич. Опасайся унгров. Изяслав не страшен, если не придёт король Гейза. Коли так случится - должен нанести удар первым, а иначе погибнешь.