Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл
Шрифт:
– Ладно, ладно, молчу. Пошутил нелепо.
Неожиданно оба наткнулись на твёрдую преграду. Стали щупать её вверх и вбок: перед ними были не камни, не лёсс, а обструганные доски.
– Чуешь, нет?
– обратился к господину дружинник.
– Дверь какая-то.
– Точно - дверь?
– Да, железом окована. Должен быть засов.
– Ну, ищи, ищи!
– Вроде есть. Не могу открыть - проржавел наскрозь.
– Дай-ка я попробую.
Пальцы стёрли в кровь, обломали ногти, но запор не давался.
– Ой, гляди-кось! Щёлка, - выдохнул Василич.
– Где? Пусти!
– отпихнув приятеля, он прильнул глазом к узенькой полосочке света.
– Ничего не вижу.
– Не беда. Главное, что снаружи - воля!
– Мечник отстранил господина, взял его за плечо: - Осторожно, княжич. Я попробую высадить ногой.
Было слышно, как гридь отступает и с разбега бьёт в дубовые доски сапогом. Дверь слегка покосилась, пропустив из-под притолоки новый лучик - толще, ярче.
– Солнце! Солнце!
– крикнул Осмомысл.
– Ну, ещё разок двинь ея! Что есть мочи, друже!
Снова разбежавшись, тот вложил во второй удар всю свою богатырскую силушку. Сорванная с петель, створка вылетела наружу, вместе с ней Гаврилко, перекувырнувшись, распластался на сыром днепровском песке.
– Боже, спасены!
– Ярослав появился вслед за ним из зияющей дырки подземелья, щурясь от дневного резкого света и вдыхая запахи воды, водорослей, ракушек; сделал несколько шагов, зацепился за лежащую дверь и упал рядом с телохранителем. Оба хохотали от счастья, не вставая.
Вдруг, нежданно-негаданно, молодых людей окружили кони и послышалась гортанная тюркская речь. Сын Владимирки повернул голову и увидел людей в чёрных клобуках. Он поднялся, отряхнул с одежды песок и сказал довольно спокойно на приличном половецком:
– Я - наследник галицкого престола. Отвечайте, чьи вы?
Бородач, в котором галичанин сразу же узнал Кондувея, чуть не ранившего его под Теребовлем, заявил, гарцуя на изящном кауром скакуне:
– Мы ничьи, мы сами по себе. Служим киевскому князю. Прежде - Изяславу, нынче - Долгорукому.
– Я сговорён с дочерью его.
– Нам сие неведомо. Мы тебя доставим на двор Гюргею, а уж он пускай разберётся сам.
– Дайте мне коня. И дружиннику моему.
– Мы коней лишних не имеем. Сядете вдвоём - или же пойдёте пешком.
– Ты за это поплатишься, Кондувейка. Половец расплылся:
– Знаешь Кондувея? Очень хорошо. Кондувей не поплатится, потому что волен, как сокол. Мне никто не указ, что хочу, то и ворочу.
5
Долгорукий сидел в длинной светлой гриднице - главной зале княжеского дворца. Стены были расписаны разноцветным орнаментом, сценами из жизни киевских правителей, их семейств. Вдоль огромного длинного стола пировали дружинники, местные бояре и старейшины города. Сразу по правую руку от Юрия восседал в белом клобуке митрополит всея Руси. Подавальщики разливали в кубки вино, уносили блюда с объедками, приносили новые яства; распоряжался действиями слуг специальный боярин - стольник.
Из дверей появился княжеский глашатай и торжественно объявил, что турпеи привезли галицкого княжича, пойманного за городом на речном берегу. По рядам пирующих прокатился одобрительный ропот. Юрий, развалившийся в здоровенном кресле красного дерева, толстый, некрасивый, вытер сальные пальцы, как тогда было принято, о бороду и не слишком трезво потребовал:
– Пусть его введут!
Осмомысл взошёл по ступенькам и предстал перед кие-во-суздальскими вельможами - долговязый, бледный, в перепачканных глиной одеяниях; близоруко разглядывал пьющий и жующий народ. Жирный Долгорукий с дряблыми щеками в розовых прожилках сразу показался ему малосимпатичным. Тем не менее юноша склонил голову и приветствовал всех, приложив руку к сердцу:
– Здравия желаю князю Георгию и честному собранию.
– Киевскому великому князю, - подсказал ему кто-то из сидящих.
– Киевскому великому князю, - согласился молодой человек, не смутившись.
– Аз есмь Христофор-Ярослав, Володимеров сын, что сидит в Галицкой земле. И вельми сожалею, что родитель мой, изменив посулам, не пришёл с войсками к Переяславлю, как и было между вами гово-рено. Коли можешь - прости его. Он бывает горяч не в меру.
Кротость и смирение княжича обществу понравились. Юрий улыбнулся:
– Где ж теперь твой папашка буйный, этакий подлец, сукин кот?
Пропустив ругательства мимо ушей, галичанин ответил:
– Ведать сие не ведаю. Знать, шмыгнул через окружение, поскакал на родину. Он ещё раскается, вот увидишь, станет просить о мире. Как и я прошу ныне. Ибо враг один у меня с тобою - Изяслав. А иных не зрю. И тебе готов подчиниться как отцу второму.
Долгорукий развёл руками:
– Лучше и не скажешь. Ты смышлён, как я погляжу. Верно, будто кличут тебя меж своими Осмомыслом?
Тот потупил очи:
– Э, пускай себе кличут, всё едино. Ить собака лает, а ветер носит…
– Нет, считаю, прозвище не зряшное. А слыхал ли, сыне, что желал я выдать дщерь мою, Ольгу, за тебя?
– Слыхивал, конечно.
– И согласный взять ея в жены?
– Был бы рад зело. Коли ты не против.
– Я подумывал о разрыве - после вероломства Владимирки. Но теперь, заведя знакомство с тобою, снова предлагаю. Так когда ж венчание?
– По твоей воле, княже. У меня именины вскорости, и неплохо было бы совместить оба эти празднества.
– Почему бы нет? Так сему и быть. Нынче же пошлю в Суздаль за невестой. А сейчас присаживайся за стол вместе с нами, выпей, закуси. Дай тебя обнять, будущий зятёк!
– Стиснув Ярослава, уколол его щёку бородой, подышал ему в нос винным перегаром и, не выпуская из лап, громко провозгласил: - За тебя, жениха моей Ольгушки, славного наследника галицкого престола!
– Любо, любо!
– поддержали гости.
В ходе пира многие подходили знакомиться. Первым оказался Святослав Всеволодович - сын того Всеволода, что сидел раньше в Киеве и всё время конфликтовал с Владимиркой; после смерти отца Святослав возжелал занять его место, но престол захватил дядя Изяслав; ненависть к Изяславу и соединила наследника Всеволода с Юрием Долгоруким.