Золотое руно (сборник)
Шрифт:
– Подкрепление в пути.
– Вы не оставляете мне выбора, мистер Латимер, – сказала Сьюзан. – Бросьте пистолет.
– И что тогда? – спросил Латимер.
– Мы просто забудем об этом.
– «Забудем», – повторил Латимер, словно это было финальной фразой анекдота. – В этом вся грёбаная проблема, не так ли? Никто не может ничего забыть.
– Просто опустите пистолет, – сказала Сьюзан.
Иван Тарасов всё это время оставался неподвижен, словно статуя, хотя Сьюзан видела, что его лоб взмок от испарины, а глаза выкачены.
– Всё шло так хорошо, – сказал Латимер. – Я нашёл свою
И тут Тарасов заговорил. Сьюзан думала, он станет просить не убивать его, но ошиблась.
– Я знаю, что он сделал, – сказал Тарасов Сьюзан. – Я вам говорил.
– Тарасов! – рявкнула Сьюзан. – Закройте рот!
– Он надругался над собственной дочерью, – сказал Тарасов. – Вы это знаете.
– Вы ничего не знаете, – сказал Латимер. – Вы не сможете ничего доказать.
– Она может не помнить, но помню я, – сказал Тарасов. – Я дам против вас показания.
– Заткнитесь! – гаркнула Сьюзан. – Латимер, всё будет в порядке. Суд не примет полученные по сцепке воспоминания в качестве доказательства. Опустите пистолет, и мы все спокойно выйдем отсюда.
– Он хотел рассказать Доре, – сказал Латимер. – Он собирается всё разрушить.
Тарасов дёрнулся в его хватке.
– Она должна знать.
– Нет! – сказали Латимер и Сьюзан одновременно, и Сьюзан добавила: – Чёрт вас дери, Тарасов, заткнитесь и дайте мне вас защитить.
– Так же, как вы защитили Джеррисона? – спросил Тарасов. – Вы представления не имеете, что я вижу прямо сейчас! Прямо сейчас! Жуткие вещи, которые видела маленькая девочка – вещи, которые он с ней творил.
Перед Этим Латимер немного ослабил хватку и чуть-чуть опустил пистолет, но сейчас, словно в замедленной съёмке, как это случается в по-настоящему кризисные моменты, она видела, как он снова поднимает пистолет и как шевелится его палец на спуске…
Бах!
Сьюзан ощутила, как её толкает назад…
Господи!
…отдача её собственного пистолета.
Она никак не могла стрелять Латимеру в грудь – она была прикрыта туловищем Тарасова. Поэтому она стреляла чуть выше правого глаза, разворотив ему всю правую часть головы и забрызгав всё вокруг мозгом и кусочками кости.
Кровь Латимера хлынула Тарасову на лицо. Охранник выглядел так, словно не был уверен, в кого попала пуля, а Латимер…
Глаза Латимера по-прежнему были открыты – очень, очень широко открыты – и двигались; рот приоткрылся, словно он хотел что-то сказать. Сьюзан уже выбирала место для второго выстрела, но тут Латимер рухнул навзничь на пол.
Тарасов быстро развернулся и забрал свой пистолет.
Сердце Сьюзан неистово колотилось. Её к этому готовили, и готовили, и готовили – но прежде ей ещё не доводилось убивать. Её руки тряслись, когда она убирала пистолет в кобуру.
Тарасов сделал несколько шагов и добрался до стула; он тяжело опустился на него и схватился руками за заляпанную кровью голову.
Сьюзан подняла ко рту руку с микрофоном в рукаве, но это оказалось излишним. Дверь резко распахнулась, и за ней оказались двое агентов с оружием наготове. Быстро оценив обстановку, они вошли.
– Сью, – сказал один из агентов, в то время, как второй кинулся к лежащему на полу Латимеру. – Что пошло не так?
Сьюзан посмотрела на них, потом на развороченный бок Латимеровой головы в увеличивающейся луже натёкшей крови. Она не смогла ничего ответить и принялась искать стул.
Глава 35
После того, как они пообедали, Эрик Редекоп повёз Дженис Фалькони в свою роскошную квартиру с видом на Потомак, расположенную всего в нескольких кварталах от «Лютера Терри». Джен была потрясена. Она знала, что ведущие хирурги зарабатывают очень хорошо, но никогда по-настоящему не представляла себе, насколько хорошо; квартира Эрика с отделанной мрамором прихожей была настоящим дворцом. Он устроил ей небольшую экскурсию: отдельные кухня и столовая, две полноразмерные ванные, четыре спальни. Одну он использовал в качестве кабинета, другую – как кинозал, а в третьей спал его сын Квентин, когда приезжал в гости; Квентину был двадцать один год, и он изучал генетику в Университете Калифорнии в Беркли. Они прошли в гостиную, которая открывалась на широкий балкон; в гостиной были белоснежные стены, широкий кожаный диван и такие же кресла. Дженис открыла было рот, чтобы сказать что-то одобрительное, но…
Но услышала оглушительный звук, словно у машины прямо рядом с ней кашлянул карбюратор, и увидела короткую вспышку – да, наверное, вспышку света, а также лицо женщины. Она шумно выдохнула; её качнуло назад.
– Джен? – сказал Эрик, резко оборачиваясь.
Боль. Боль сильнее, чем когда-либо – сильнее, чем она могла себе вообразить.
Джен вытянула правую руку, ища, за что бы ухватиться, но не нашла ничего. Она упала навзничь на твёрдый деревянный пол.
– Джен! – вскрикнул Эрик, падая на колени возле неё. Он коснулся её запястья, нащупывая пульс.
Боль продолжала пронизывать её; она не была локализована, она была везде . Она не могла сфокусировать взгляд или повернуть голову. Она подумала – насколько вообще была способна думать при такой боли – что у неё, должно быть, инфаркт.
– Джен, в чём дело? – спросил Эрик. – Где у тебя болит?
С огромным усилием – казалось, шея вот-вот треснет – она сумела повернуть голову лицом к нему, но…
Но поле её зрения свернулось в длинный туннель, и человек в конце этого туннеля – она не знала, кто он, но это был не Эрик. Лицо, которое она видела там, на расстоянии, было искажено ужасом и…
Она почувствовала, как Эрик поднимает её на руки, несёт куда-то недалеко и укладывает… да, это, должно быть, белый кожаный диван, которым она восхищалась всего минуту назад. Но она его не видела; всё, что она могла видеть – это туннель, и туннель этот сужался. И всё же она знала, что не мертва: пульс продолжал стучать в ушах.
Эрик держал её за руку и щупал лоб. Туннель стал совсем узким, и стали видны цветные фигуры, движущиеся на периферии поля зрения. Люди. Лица. Старик. Старуха, ещё старше него. Маленькая девочка.