Золотое солнце
Шрифт:
— Женщина — лучший воин, ибо опьянение яростью ей не свойственно. Мы холодны, дисциплинированны, нами управляет рассудок. А мужчинами — страсти... — Она ошиблась, сказав «пороки» в том месте, где должно бы стоять слово «страсти», но я понял. — Вы не умеете управлять собой, не умеете подчиняться, не умеете сдерживать эмоции. Наших миннан... — десятницы, наверное, — с детства учат быть идеальным инструментом в руке полководца. Для боя нужна холодная голова.
Разговорилась. Видела бы она имперский гали, развернутый в три линии, шеренга к шеренге! Вот где дисциплина. Вот где порядок. Знала бы она, как готовят абордажную команду каждой ватаги, сколько стандартных ситуаций им вбивают в мышцы смертным боем, чтобы в деле все они работали, как детали одной хорошо отлаженной баллисты... Я проверил рукой тряпки на ветвях. Подсохли на ветерке. Начал понемногу их собирать.
— Ты ошибаешься. Мы знаем порядок, но и без боевого безумия тоже нельзя обойтись.
— Сражение — это как песня, скажешь ты? Это как стихи крови, выпущенной на волю? Как танец дикой птицы на ветру?
Сверху лица не видно, по голосу же ясно: ухмыляется.
Да что за чума! Какой дурак ей все это нагородил? Муж? Любовник, наверное... Дура! И любовник ее дурак. Или муж. Вот же дерьмо! Вот дерьмо! Вот падаль лежалая! Рассуждает.
— Да что ты знаешь об этом!
— Знаю! — Даже лицо ко мне повернула, стерва, яростью за пятнадцать локтей шибает, яростью она налилась. — Кое-что знаю, может, даже побольше тебя! Я в свое время... раз, два... постой... восемь стратегических трактатов прочла!
Я чуть с ветки не упал от хохота. А она не останавливается:
— Да ты-то, ты, разбойник, пират, что ты про это знаешь? Война — это наука, а не просто махание топором!
— Что знаю? Ты видела.
Она замолчала. И вдруг выпалила:
— Я видела, что женщины для тебя значат меньше, чем сношенная одежда! — Это была большая капризная глупость. Она и сама понимала: говорю большую капризную глупость, не желаю соглашаться с варваром. Ох, как мне не нравилась наша перепалка. Боги не хотят помогать, стража лунных висит на хвосте, да еще мы, рыбья моча, без конца ругаемся. Это не дело. Нам надо выживать вместе, а выходит совсем обратная штука. Аххаш Маггот, если и дальше все будет так же, один из нас вскоре потянет на дно другого. Не удобнее ли все-таки свернуть ей шею?
Тут она взглянула на меня. Глаза огромные, круглые, сообразила. Другая бы женщина либо продолжала нести околесицу, либо прямо извинилась бы: мол, прости, глупость сказала. Ан нет. Просить прощения Гадюка моя так же не умеет, как и благодарить. И назвать собственные слова глупостью у нее язык не повернется. Ладно, хочет она выговорить нечто примирительное, по всему видно. Только рот у нее лучше приспособлен для других речей. Ну? Ну! Давай же, что скажешь?
— Может быть, я не все понимаю. Просто я хотела объяснить, что хорошее образование — одна из привилегий знатности...
Будь она мужчиной, я бы все ж свернул ей шею... Но для бабы и это сойдет за извинение. Хозяин Бездн, дай мне силы, я сделаю еще одну попытку быть терпеливым.
— Вот что я тебе расскажу... Два года назад мы брали на абордаж имперскую квадрирему. Знаешь, что это такое?
— Знаю... — По тону видно, она тоже делает попытку быть терпеливой.
— Так вот, два года назад нам пришлось как следует поработать... — Я хотел расщедриться. У меня была красивая история. Три года назад я водил одну ватагу наших и еще одну, Черных Волков, трепать караваны у южного побережья Империи, у самой Денолы, знаменитый торговый город. У нас была на примете хорошая бухточка, далеко она врезалась в берег, два раза поворачивала — словом, когда мы стояли там на якоре, наших бирем с моря никто не видел. Приезжали к нам хитрые денольские жучки. Покупали то, что мы брали с их же имперских кораблей. Все было б хорошо, но на Волках — так многие говорили — висело проклятие. Ни в чем им не было удачи. Вся стая сошла на нет, одна ватага осталась, один-единственный корабль. Мне бы поостеречься дела делать с Волками. Предчувствовал беду. Но эта бухточка и жадные денольцы давали хороший доход. Однажды на берегу нас встретили вместо купцов легионеры, а фарватер перегородила имперская квадрирема с мощной катапультой на борту, издалека видно. Вот выйдем мы из-за мыса, один раз они выстрелить успеют, один наш корабль к бою будет уже непригоден. Команды, что у нас, что у Волков, неполные, кое-кем заплатили мы морю за караваны, за доход. Да хоть бы и сложить обе команды вместе, вольных Крыс с вольными Волками, все равно имперцев будет на квадриреме по два к одному нашему. Я сказал своим: «Вы знаете наши доблести: взять свое, убить и выжить. С тех пор, как вы стали мужчинами, иначе не бывало. Вас учили работать, как пальцы одной руки. Сегодня все забудьте. Каждый пусть работает за себя. Забудьте о вашем добре и прибытках. Забудьте о собственной жизни. Не бойтесь ран. Вообще ничего не бойтесь, не срамитесь. Ваше дело одно: убить, убить и убить. Кто как может и умеет. Если сделаете, что говорю, мы их скормим рыбам. Гадание было хорошим, Нергаш со всеми слугами — за нас. Теперь работаем». Хорошо получилось, лица у моих Крыс — какие надо. Вышли мы из-за мыса, первыми Волки, на них проклятие, они пусть и расплачиваются. Имперцы стрелять мастера, не упустили шанса. Камень Волкам пробил палубу, днище, бирема их закружила на месте, кренится, набирает воду. Остались мы с квадриремой один на один, у них там по три-четыре бойца на одного нашего. Зато мы — вольные Крысы, зато я — абордажный мастер Малабарка Габбал, сын Кипящей Сковороды, внук Тарана. Ну, кто пойдет рыбам на корм? Сошлись. Борт у них много выше нашего. Они дротики бросают, стреляют из луков, у них там над фальшбортом стена из щитов, длинные копья с крючьями торчат... Не любят имперцы ближнего боя. Издалека перестрелять, переколоть — вот как им нравится. А чтоб лицом к лицу, духа не хватает. Ослабели они сердцами. Старые люди говорят, еще лет пятьдесят назад хорошими солдатами были имперцы, мужчины, не боялись хорошей драки. Теперь норовят не пораниться... Э! Помоги, Нергаш. Наши закинули к ним на палубу кувшины с кипящим маслом... Гляди-ка, бреши в их стене. Ножки не желают обжечь, прыгают, дерьмо! Мы закинули три абордажных мостика, я повел, Милькар на втором, Ганнор на третьем. Славное вышло побоище, когда каждый за себя. Мы вылезли к ним на палубу как придонные братья из самой бездны... Теснота, глаза в глаза, вонь из пастей, чуть только глотку не грызешь тому, кто тебе достанется. Они сначала как следует стояли, как полагается. А потом сломались, не выдержали. Офицеры, те — да, все там легли, наших кое-кого подпортили, хорошие люди. А все прочие — давай сдаваться, доспехи срывать, оружие бросать, за борт прыгать. До берега всего ничего, многие доплыли. Мы у них поработали, как темные духи, как сумасшедшие, всего четверо наших пало. Об этом бое и впрямь потом песню сложили. Своими ушами слышал. Подобрали Волков, кто уцелел. Ушли в море, как пришли. На двух кораблях...
Но всего этого я не успел рассказать моей Гадюке. Потому что приметил у ворот какое-то шевеление. Часть отряда повернула к морю как раз по нашему маршруту. Магия какая-нибудь их ведет или просто собачки чуют след Крысы и Гадюки? Аххаш, нам нужно везение. Дай, я расплачусь с тобой щедро. Ты знаешь, я не обманывал тебя никогда... Ничего не слышу в ответ. Умны оказались лунные и расторопны. Я не подумал. Я полагал, мы отдохнем подольше. Они, как видно, сообразили: если моя Гадюка жива, а весь их змеиный отрядик — мертвецы, значит, на многое способна эта девочка. Ведь могла она вырвать слово власти у последней зеркальной твари за миг до смерти? Почему нет? По уму — очень даже могла. Пытать одного человека намного легче и проще, чем убить полтора десятка. А значит, она может быть и внутри этого самого Священного пояса, и снаружи. Вот и собачки след взяли. Я взглянул на нее. Ждет продолжения. Убийца. Прикончила столько народу в один присест, замучила старенькую калеку, а теперь сидит и хлопает глазами, как дитя-переросток... Они ее боятся как огня. Как мы боялись бы Астар во плоти. То есть мы, конечно, не боялись бы ее, но связываться не стали бы... Что ж, нет времени на болтовню.
— ...Словом, побоище было жуткое, но что-то в нем было от песни. Если бы не было в нем ничего от песни, мы бы проиграли дело... — только и сказал я ей.
Помалкивает, разочарованная. Чего ей больше хочется: переспорить меня, утихомирить меня или просто подробностей, чего-нибудь новенького? Кажется, подробностей... Девочка любит слушать истории... про варваров и разбойников.
— И вот еще что. Ну не убил бы я твоих миннан с зеркальными вместе, ну переваривала бы тебя сейчас очень большая змея, так в чем...
— Что-о, — перебивает она. — Какая змея?
— Это ваше проклятое дерьмо... Ахну-как-ее-там...
Я осекся. Она не знала. О боги, она не знала!
Глаза! Какие у нее сейчас глаза! Из-под пепла полыхнуло огнем.
А что стоит у моей Гадюки в зрачках! Какая смесь испуга и бешеного, гибельного восторга! Вот оно что, кричат ее зрачки, вот оно как! Они пожелали истребить меня! Ну нет, моя жизнь стоит дорого! Она очень дорого стоит... — как будто ее смертничество придало цены всей ее прежней судьбе!
Она вцепилась мне в мозги мертвой хваткой; я не пустил ее далеко. Но одно эта язвительная кошка с черной шкурой должна была понять: я не вру. О, поняла!
— Ты мог ошибиться. Ты почти ничего не знаешь о нашей жизни! — Куда только делась вся ее медлительность. Она говорила на своем островном наречии, добавив металла в тягучую смолу. Она чеканила слова. Иной раз человек, смеющий говорить так, получает власть над другими людьми... Не тот случай. Но как она говорит!
И как она меня отвлекает. Я не могу все время смотреть на нее. Я промолчал. Что ей ответить? Эти еще не появились из-за леса. Впрочем, рановато. Она:
— Если бы это можно было увидеть собственными глазами!
— Это повторяется каждый день.
— Тогда я должна увидеть. Слышишь меня, я должна!
Я перебрал множество обстоятельств. Кое-что говорило в пользу того, что да, действительно должна. Не бессмысленное желание для нас обоих. Кое-что прямо противоречило этому. В любом случае важнее всего — выжить. А уж потом все остальное. Рано принимать решение. Может быть, она поймет. Должна понять, не дура, магический дар слабоумным не дается. Отвечаю настолько вежливо и терпеливо, насколько умею, Аххаш, с советниками из пангдамской архонтии так не говорил, а они нам нужны, как никто, в общем, очень спокойно говорю: