Золотое солнце
Шрифт:
— Я не отказываю. Может быть, так и получится. Но не сейчас. Потроха карасьи! Наберись терпения.
Теперь она не красная. Теперь она белая-белая. Смотрит на меня, сжав зубы. Молчит. И вдруг начинает стонать. Медленно, прерывисто и очень нехорошо стонет моя Гадюка. Аххаш, Аххаш и Аххаш! Ни к чему нам сейчас лишние громкие звуки. Они еще далеко. Но не прочесывают ли другие команды наш лес? Кровь. Да что за чума, она не желает расплакаться при чужом и не позволяет себе кричать! Моя Гадюка закусила губу до крови и пытается справиться со всем этим... Не многовато ли за одно утро для молодой бабы из сухопутных червей?
Я спрыгнул с дерева — как это не ко времени! — снял с ремня флягу.
— Вино. Выпей немного.
Стоит как истукан. Тут я сам зашипел не хуже змеи:
— Да пей же, бездна тебя забери! — и засунул ей горлышко в рот, почти насильно. Бульк! Пошло. Э!
— Хватит. — Тяну на себя, где там! — зубами вцепилась намертво. Ударить? Просто уперся ладонью в лоб и отжал Гадюкину голову от фляги. Облилась. Весь подбородок, вся ее зеркальная нелепица — в красном. Говорю:
— Тихо! Сиди тихо. Иначе подохнем, как рыба на остроге. Тихо!
То ли вино подействовало, то ли что... Гадюка моя замолчала, села, скрутилась так, что колени выше макушки. Хорошо. Я опять забрался на ветку. Чуть погодя снизу зазвучал неестественно спокойный голос:
— Крыса, если я не ошибаюсь, моя персона тебе зачем-то нужна. Обещай мне, что мы вернемся к этому разговору. Тогда я постараюсь не причинять тебе неприятностей...
Вот как! Девочка торговалась. И так явственно слышалась мне ее последняя, не произнесенная вслух фраза: «Во всяком случае, в ближайшее время»! И, кстати, Нергаш, Астар, Хромец, кто, кто из вас объяснит мне в точности: для чего нужна изгою Малабарке Гадюка? Ломает ли она мой «шагадес»?
— Обещаю. Но ты опять берешь в долг. Я — это все, что хранит тебя от смерти. И тебе пока нечем расплатиться. У тебя нет совсем ничего нужного мне. — Она не удержала удивленного взгляда. Женщина все-таки.
— Тоже нет.
На время разговор наш иссяк. Я вглядывался до рези в глазах, но никого не замечал, — там, вдалеке. Что, хорошо мы прошли, собаки след взять не могут? Вряд ли.
Наконец, они появились. Очень далеко. Видно только одно: какое-то беспорядочное мельтешение, будто комары роятся. Ага, встали на берегу. Дальше не двигаются. Заметили метку на камушке. Молодцы. Зоркие. Вижу, кто-то полез в море. Найдут кровь, лоскут зеркальный, что подумают? Зарезалось дитя безнадежности, с ума сошло, поубивало скольких, а потом зарезалось. Отлив тело унес. Может такое быть? Если твоя судьба — скакнуть в змеиное брюхо, то да, может. Вполне приличная смерть. Намного приличнее того, что было перед змеятником. Никто не посмеет упрекнуть в малодушии или глупости. Спрашиваю ее:
— Что вы можете, зеркальные? Можете посмотреть в прошлое, в будущее? Можете допросить вещи? Можете ли на расстоянии понять, жив человек или умер? Умеете определять, чья кровь или чьи кости перед вами?
Кажется, я сказал так много, что удивил ее. Эти все возились у камня. Пса туда на руках потащили? ...Она и ответила подробно. Задумалась. Не сразу ответила, но когда стала говорить, я подумал: отлично. Толково, умно говорит, а что важнее, сумятицей от нее уже не так сильно тянет.
— Вещи допрашивать не умеет никто, кроме богов. Прошлое закрыто для всех, даже для них. Будущее, напротив, иногда открывает кое-что, малые крохи. Жив ли человек? Очень сложная магическая процедура. Если я правильно помню, для подобного обряда необходимы как минимум две высшие, Великие Жрицы... э-э-э... зеркальные. У нас их и было две. Одну ты убил, и не могу сказать, что я очень жалею об этом. Другая ей на замену сможет добраться до острова из метрополии не раньше, чем по прошествии половины луны... Кому принадлежит кровь или какая-нибудь часть тела, установить не столь уж сложно. Пожалуй, я смогла бы это сделать. Но напрасно ты называешь меня зеркальной. Храмовая одежда, которую ты видишь, стала моею... — она запнулась, подбирая слова, — лишь по воле случая.
— Кто же ты?
— Наберись терпения. — Она не хотела вновь задеть меня. О, нет. Сказано было спокойно, мол, будет большой разговор, тогда и растолкую. Дело, мол, долгое. Ладно. Сейчас важнее другое. И тут она добавила:
— Если тебя интересует, пожелают ли они убедиться в моей гибели, то... да. Пожелают. В этом я уверена.
Значит, важная птица моя Гадюка. Половина луны. Два раза по седьмице. Такая отсрочка лучше, чем ничего. И эта... высшая... вот какую медузу я прикончил, Нергаш, во славу твою! Жаль, никто из Крыс не знает о столь великом деле.
Там, в отдалении, маленькая звездочка сверкнула над водой. Собаки им мало, зеркальную потащили... Кровь, говоришь, или часть тела... Аххаш Маггот! Не кишки же было Гадюкины разбрасывать!
Девочка поднялась, смотрит на меня. Смотрит жадно, видно, чувствует: нечто важное происходит, и ее проклятый варвар наблюдает это, однако не спешит поделиться новостями. Наконец не выдерживает:
— Что там?
Машу: мол, не ко времени вопрос. Сядь, мол, из ложбины не вылезай. Кажется, ей передалось мое напряжение.
Звездочка поползла к берегу. Что теперь? Если не поверили, пустят собак по песку и гальке.
Солнце поднялось высоко, жарит нещадно, тянется медленный день. Плохое время. Мало тени, слишком много света. Гадюка, проклятие, отсвечивает, как надраенная серебряная ложка.
Все. Двинулись обратно, к мостику. Там их уже вторая команда ожидает, с трупами, наверное. Боюсь верить такой удаче. Молчу. Жду, когда они соединятся. Терпение, Крыса. Соединились. И медленно двинулись в сторону города... Уходят, Аххаш Маггот! Уходят! Сработала моя уловка.
— Эй!
Гадюка повернула голову.
— Твоя жизнь только что стала на две седьмицы длиннее.
Улыбается.
— Теперь снимай свои блестящие тряпки и надевай это. — Я бросил Гадюке солдатское барахло. — И, кстати, разомни руки. Учти, магия сейчас будет очень неуместной. Рыбья моча! Совсем неуместной. — Разрезанные веревки упали ей к ногам.
Она с сожалением посмотрела себе на ноги, на руки, похоже, серебряные одежки ей нравились.
— Поторопись.