Золотое солнце
Шрифт:
Брат мой! Почему ты испугался, почему ты продал меня? Не прощу. Никогда я этого тебе не прощу. Ты один виноватее всех. Ты один хуже их всех. Ты, сволочь, который год хранишь секреты старших вольных. Ты, краб, один в стае знал, каков порядок изгнания... Ваша ведь, старших вольных, работа, все знать про казни и наказания! Ты! Ты! Ты один изо всех понимал, что Крысам придется меня убить, когда я вернусь. Если вернусь. Ты знал все и не помог, не спас меня, не бился за меня, даже не дал мне нож. Сердце твое сгнило до самой основы. Мы... Боги... Да кто расскажет мне наконец,
Я растормошил Гадюку уже в сумерках. Дал ей немного времени, чтобы пришла в себя. Сунул флягу с вином, ей сегодня пригодится, да и съестного у нас нет. По лицу ее, вижу, медленно расползается тоска. Тут мы с тобой похожи, девочка...
— Я решил показать тебе. Хотя риск велик. Хочешь жить, будешь сегодня как перчатка у меня на руке. Слушайся пальца.
Помолчала. Потом:
— Ты можешь наконец сказать, зачем я тебе нужна, Крыса? Или называть тебя мастером?
— Зови как хочешь. — Зачем она мне нужна? До сих пор не знаю... Молчим мы оба.
— Если позволишь, все-таки зачем?
— Не знаю.
— Неужто ты безо всякого умысла подверг свою жизнь опасности, отбил незнакомого человека, смертника, а значит, преступника?
— Меня к тебе привело... не знаю что. Да что за чума! Ты не знакома с нашими обычаями. Я не понимаю, как лучше объяснить. Бывает гадание, это очень важно, у которого сила, как у предсказания... И еще сон...
— Сон! Сон?
— Тише. — Опять с девкой творилось непонятное.
— Очень интересно. Оч-чень интересно. Я даже передать тебе не могу, до какой степени... Что за сон?
— Сейчас я не понимаю его значения. Ничего хорошего. Кроме сна, еще что-то вело, странно.
Она расширила глаза. В полутьме сверкнули белки. Вот она держит нечто за хвост, сейчас притянет, схватит, еще немного, и схватит. Понимает больше меня?
— Ты маг, Крыса?
— Я рыбье дерьмо.
— Но ведь ты...
— Самую малость.
— Знаешь ли, я не понимаю всего. Но, пожалуй, мы похожи на две части головоломки. Притом мы похожи на них достаточно сильно.
Я поразмыслил. Аххаш, и впрямь. Но...
— Не две части головоломки. Какая мы головоломка, если сами про себя гадаем! Нет. О, Хозяин Бездн, все- таки нет. Может быть, просто две части одного. Как меч и ножны.
— А кто из нас меч? — так бойко она это спросила, очень бойко, тоска ее поубавилась. Почему бы нет? Когда я ее будил, уже знал доподлинно: если есть у меня еще какая- то судьба, то без девчонки дело не обойдется... Ну да. Все так. Теперь и она хватается зубами за новую судьбу. Ей тоже нужна новая судьба. Давай-давай. Посмотрим, что из этого выйдет.
— Там будет видно. Может, не меч и ножны, а...
— ...а лук и стрелы?
— Там будет видно. Хочешь новую судьбу? Ты! Давай, ответь, хочешь новую судьбу?
— Наверное, да. Только, мне кажется, мы еще со старыми судьбами как следует не разобрались...
Мне понравилась ее осторожность. Осторожность во всем, кроме одного. Точно, нам надо кое с чем разобраться. Только когда я спрашивал ее: давай, мол, ответь — одно сказал ее рот, а другим от нее пыхнуло, как огнем. Со сна моя Гадюка еще не загородилась от меня как следует... В общем, пыхнуло от нее: «Да!!»
— Пойдем, за этим как раз идем. — Мы поднялись. Вышли из пещерки.
— Еще... Крыса... мастер... спасибо. Мне обязательно нужно увидеть... — Девчонка хотела взглянуть в лицо собственной смерти. Задать смерти один вопрос: «Ты — моя?» Правильно.
Дурной обычай — ложиться спать на пустой живот. Зато совсем неплохо засыпать, чувствуя, что ты жив. Одно стоит другого. Славный денек! Раза четыре я имел шанс погрузиться в вечный сон, однако вышло иначе. Славный денек.
В остальном дела наши плохи. Есть нечего до завтрашнего утра. Костер разводить я не решился. Гадюку мою колотит крупная дрожь. Так бывает, когда кто-нибудь получит тяжелую рану и потеряет много крови. Сидит, трясется, произносит одно только слово: «Салур... Салур... Салур». Я не трогаю ее. Дыра у меня в боку как будто стала глубже... Аххаш! Металлическая игла высверливает мою плоть. Придонные братья, что, готовитесь забрать меня к себе? Подождете.
Развязать ее? Сейчас — нет. Не в себе девчонка. Что еще вытворит? Нет.
Дважды я переносил ее тело через строй скорпионов. Когда мы шли туда, я опасался охраны, я искал: нет ли живых стражей, хотя бы одного наблюдателя? Все силы уходили на это, я не чувствовал, что у меня в руках. Когда возвращались, она была почти что мертвецом. Дыхание собственной смерти опалило ее. К тому же... Потроха карасьи! Кто он для нее, этот Салур? Как видно, не любовник. Может, родич?
...Мы сидели в проклятой ложбине на горе. Все действие шло прямо перед нами, внизу. Зеркальные привели невысокого мужчину, седенького такого, почти старик, но все-таки еще не старик. Тут моя Гадюка в первый раз пробормотала: «Салур!» Держался он хорошо. Стоял прямо, голову держал высоко, молчал, ни звука лишнего не издал, не бился, как рыба в сети. Хорошо умер, как вольный человек. Старшая зеркальная, волосы у нее цвета ненадраенной корабельной медяшки, приставила жезл к его затылку — заостренной стороной. Там был еще один мужчина, ряженный под шута, как тот, что разбудил меня у дороги, вот дерьмо.
Жрец? Ну да, дерьмовый жрец, служит этим ядовитым гадинам. Он ударил бронзовым молотком по другой стороне жезла. Хрустнуло. Я тогда успел подумать: вот сучки, не хотят себя марать жертвенной смертью, ишь! Марать себя не хотят, мужчину для грязной работы приставили. И тут я уже ни о чем не думал, потому что Гадюка моя взвилась птицей, рот открыла — и чуть только не выдала нас, дура, дура, камбала безмозглая! Пасть я ей сейчас же зажал, стонет, пищит, криков не слышно, Аххаш, хоть это... Потом успокоилась немного, на змей смотрела, глаз не закрывала. Запоминала хорошенько, кто есть кто на их проклятом острове. Потом опять закричать наярилась. Хватит, дура, пальцы мне кусать, оторвал у нее кусок рукава, сунул в рот, молчи, молчи, чума. Ушли зеркальные. Еле ее угомонил, трясется, бормочет, мол, Салур-Салур, съели твоего Салура, вздрагивает. Пошли обратно. Живы, Аххаш, живы...