Золотой архипелаг
Шрифт:
Что пуля настигла его, Акулов понял сразу: с ним уже случалось такое, но ранения оказывались легкими, и после них он, как правило, быстро выздоравливал. Акулов привык считать себя неуязвимым. Пусть умирают и мучаются от ран другие, но не он, разве не так? Так было всегда, так должно было оставаться. Поэтому в первую долю секунды после того, как пуля пробила ему грудь, он не думал ни о пуле, ни о ранении, он думал только о том, как сейчас отдаст приказ изрешетить этого лоха, который посмел сопротивляться. Нет, измолоть его в мелкую капусту, и пусть только попробует скулить, так легко он не отделается! Но приказ Акулов не отдал, потому что у него вдруг не стало ни голоса, ни дыхания. Вместо них в груди поселилась огромнейшая, как ледяная глыба на полюсе, боль, от которой заискрилось в глазах. «И это все? — спросил Акулов кого-то неведомого. — И ничего больше не будет? Даже если я откажусь от документов?» Он вдруг понял, что не нужны ему были никакие документы и если бы даже сейчас Бойцов насильно совал их в руки, которых Акулов уже не чувствовал, от них пришлось бы отказаться, потому что на этих бумажках был напечатан смертный приговор Акулову, который он собственноручно сейчас подписал… Вот оно как обстоит на самом деле! А он и не знал! Если бы знал, поступал бы по-другому…
Тело Акулова еще корчилось на полу спортзала, но самого Акулова здесь уже не было. Он ушел, заставив лицевые мускулы сократиться так, чтобы получилась маска удивления… А может, сожаления. О чем — как знать?
АЛЕКСАНДР ТУРЕЦКИЙ — ИРИНА ТУРЕЦКАЯ. ПРИМИРЕНИЕ
«Я не сумасшедший!»
По дороге домой Александр Борисович едва не впечатался в бок шикарной «альфа-ромео», представляя, как он ворвется домой и с порога бросит это жене: «Я не сумасшедший! А все, что ты насчет меня вообразила, шизофрения и прочее, это полная ерунда. И книги твои — ерунда». И поскольку торжество над близким человеком слаще, чем над посторонним, он представлял, как смутится Ирина, когда он предъявит ей доказательства того, что за ним действительно следили, покажет ей фотографии агентов Акулова, именно таких, какими он их описал: блондинка с узлом волос на затылке и брюнет с тонкими усиками. Ирина наверняка побледнеет, начнет потирать лоб средним и указательным пальцами, как бы разглаживая морщинки, и поглядывать на него умоляюще. Но он будет суров. Он покажет ей раз и навсегда, как делать из мужа шизофреника. А что касается Надюшки, ноги этой инфекции в их доме не будет!
Подошла к концу прокурорская проверка, проведенная группой Турецкого. Его коллеги подготовили и обобщили значительный материал о преступлениях в земельной сфере страны, а Александр Борисович свел все факты, цифры и обобщения в значительный материал проверки. Шутка ли сказать: в первой половине года только в Московской области было выявлено свыше 500 нарушений, допущенных при предоставлении земельных участков. По результатам проверок прокурорами принесено более 10 тысяч протестов на незаконные правовые акты в земельной сфере, направлено в суды 3,5 тысячи заявлений о признании недействительными противоправных сделок с землей, возбуждено свыше 200 уголовных дел.
Том с дополнениями лег на стол генерального прокурора Кудрявцева. Представление было рассмотрено на заседании Коллегии Генеральной прокуратуры. Александр Турецкий, члены его группы, а также следователи прокуратур Москвы, Подмосковья и Санкт-Петербурга расследовали и раскрыли несколько особо опасных преступлений. В том числе дело об убийстве бывшего коллеги по следовательскому цеху Игоря Лейкина. Пожалуй, Саша Турецкий был доволен проделанной им работой — это было в его духе!
Однако особенное удовольствие принесло ему зрелище галлюцинаций во плоти… то есть людей, которых он под влиянием жены — теперь-то не стыдно признаться! — в какие-то сумасшедшие минуты считал плодом своего вышедшего из-под контроля воображения. Блондинку звали Евгения Фомина, брюнета — Заур Зейналов. Оба — артисты, малоудачливые, но способные — судя по тому, как они заморочили голову не кому-нибудь, а самому старшему помощнику генерального прокурора. Зейналов даже выступал в цирке со своим иллюзионным номером — смена одежды за считаные секунды; обучил этим фокусам и партнершу… Будучи задержанными, они вели себя по-разному: Фомина непрестанно лила слезы, стараясь давить на жалость, Зейналов по-мужски признавал поражение, но раскаяния не проявлял. Однако в своих показаниях они были единодушны. Оказалось, что когда Акулов узнал об интересе, проявленном старшим помощником генпрокурора к сварам олигархов вокруг колхоза «Заветы Ильича», то отправил этих двоих своих подручных — мелких сошек, годных только на подхват, — следить за ним. Намерение свести с ума в показаниях Зейналова и Фоминой не фигурировало, и Александр Борисович порадовался, что не высказал при них этого предположения: сводил он с ума, в сущности, сам себя — при участливой помощи Ирины. Просто-напросто Акулов велел Зейналову и Фоминой особенно не прятаться: пусть, мол, Турецкий видит, что за ним ведется слежка, пусть попридержит свою прыть…
Когда Турецкий обо всем этом узнал, ему стало радостно. А вот насколько радостно станет Ирине Генриховне?
Отдаляя миг торжества, не желая переносить объяснение в прихожую (это придало бы ему слишком необязательный, проходной характер), Александр Борисович открыл дверь своим ключом. Почему-то он вообразил, что застанет Ирину перед телевизором, за просмотром очередного шоу. Но в гостиной ее не было. Не было ее и в спальне. В полутьме коридора светилась только стеклянная дверь кухни. Туда и направился Турецкий, предусмотрительно захватив с собой фотографии.
«Я не сумасшедший!» — совсем было уж собрался объявить Александр Борисович, распахнув кухонную дверь. Но вместо этого застыл на пороге. Ирина Генриховна, милая, красивая и какая-то по-особенному умягченная, какой не была уже и не вспомнить сколько лет, примостилась на табуретке и, в нарушение всех хороших манер, каковых неукоснительно требовала от дочери и супруга, почем зря поедала соленые огурцы, вылавливая их прямо из банки своими изысканными музыкальными пальчиками. В прозрачном баночном рассоле плавали жесткие ветки укропа и дольки чеснока. И — словно эта банка была деталью машины времени — Саша мгновенно переместился на другую кухню, где его Ирка, такая же красивая, только гораздо моложе, с круглым выступающим животом, вот так же самозабвенно нарубывала такие же венгерские соленые огурчики. Вот только достать их во времена дефицита было значительно труднее…
— Ой, Сашенька, — улыбнулась Ирина. Рассол стекал у нее по пальцам, увлажнял губы и подбородок. — А меня почему-то вдруг так потянуло на солененькое. Как когда я Нинку носила…
«А ведь мы перестали предохраняться», — внезапно уяснил Турецкий. Фотографии выскользнули у него между пальцами и разлетелись по кухне. Вот ведь дураки, вбили себе в голову, что незачем в их возрасте, к тому же если у Ирины климакс… Ничего себе климакс! Дочь, того и гляди, через год-другой осчастливит родителей внуками, а они ей в ответ преподнесут братца или сестрицу. Вот, мол, нашли себе развлечение на старости лет!
«Ну и что же, что на старости лет?» — немедленно осадил он себя. Взять хотя бы этого председателя колхоза: мужик не первой молодости, а сынишка у него совсем клоп, второклассник. Зато любят один другого так, что приятно посмотреть. Может, в этом есть своя мудрость? Поздние дети, он слышал, получаются талантливыми. К тому же сейчас, когда Россия испытывает недостаток населения, рожать должны все, от мала до велика… то есть, пардон, от млада до стара. Вот и их сын… С чего он взял, что обязательно сын? Нет, хотелось бы, конечно, продолжателя рода, наследника фамилии. Но девочки, как ему известно на примере Нины, тоже существа занятные. В следующем столетии женщины, пожалуй, не отстанут от мужчин по части карьеры. Он и дочке будет рад…
Все эти непричесанные мысли пронеслись в голове Александра Борисовича за долю секунды и продолжали крутиться в ней, пока он, не позволяя Ирине нагнуться за фотографиями, прижал ее к себе, принялся целовать в щеки, в нос, в соленые губы, отдающие морем:
— Ирка, к черту наши разногласия! Я счастлив! В честь нашего семейного праздника и окончания дела подмосковных латифундистов приглашаю тебя в ресторан. Нет, к сожалению, вряд ли получится: спиртного тебе нельзя, а что за ресторан без спиртного? А хочешь, поедем прямо сейчас в кино? На что захочешь: на мелодраму, историческую драму, боевик, фильм ужасов… Нет, боевики и фильмы ужасов отменяются: тебе надо избегать волнений!
— Саша, ты что? — взвизгивала и хохотала Ирина, то вывертываясь из-под его поцелуев, то отвечая на них. — Ты что, вообразил, что я… что если снова соленые огурцы… Но этого не может бы-ыть!
— А ты проверься, проверься…
— А если я проверюсь и… ничего не окажется… ты не станешь на меня злиться?
— Привет тебе! Когда я на тебя злился?
— В последнее время — всегда.
— Правда? Торжественно обещаю исправиться и клянусь: каков бы ни был результат, злиться на тебя я не стану.