Золотой архипелаг
Шрифт:
Кейт больше не спорила. Когда мужчина принимает мужские решения, умная женщина не должна ему возражать. Поэтому Кейт через силу улыбнулась. Пусть даже настроение у них обоих было совсем не веселое… Ричард улыбнулся в ответ, прежде чем повернуться и выйти. Кейт, оцепенев, вбирала его глазами — невысокого, кудрявого, отягощенного зимней одеждой — так, словно не чаяла дождаться; продолжала видеть, точно на стремительно выцветающей черно-белой фотографии, и после того, как за Ричардом закрылась дверь. Проскрипели, простучали шаги по половицам, заскрипел снег у крыльца — отец семейства покидал свой дом. Его не провожали: отец семейства рекомендовал до его возвращения из дому не высовываться, а любое его слово теперь приобретало характер приказа.
— Кейт! — донеслось из-за забора. Жена подбежала к окну.
— Кейт!
Кейт отчаянно закивала из-за пасмурного зимнего оконного стекла. Став фермером, Ричард Смит получил разрешение на огнестрельное оружие, и хотя ружье до сих пор ни разу не использовалось для обороны, однако регулярно смазывалось и содержалось в боеготовности. Кейт понимала, что муж не случайно напомнил ей о ружье по-русски: чтобы окружающие слышали — семья Смит не беззащитна. Кейт снова улыбнулась, на этот раз с горечью: что такое их легкомысленное старомодное ружье против пистолетов и автоматов, которыми вооружены акуловские негодяи? Но если пробьет решительный час, она готова отстреливаться. Голыми руками ее с детьми не возьмут.
— Мама, ну, мама! — теребила ее дочь Маша, которую никогда не называли Мэри — такая она была типичная русская деревенская Маша, рыжая, румяная и бойкая. — А зачем ружье? Мы будем по бандитам стрелять, да? А когда?
— Заглохни, чучело болтливое, — авторитетно высказался в Машин адрес старший брат. — Никто стрелять не собирается. Где ты бандитов видишь? А ружье — на всякий случай.
И все же явление ружья, которое Кейт посчитала нужным держать под рукой, детей впечатлило. Они почувствовали себя так, будто угодили в приключенческий фильм, где все очень опасно, но и здорово, где гибнут все, кроме главных героев, а значит, можно особенно не переживать. Похоже, им даже хотелось попасть в какую-то опасную ситуацию, чтобы благополучно выкарабкаться оттуда. И, может быть, пострелять, — не прочитав Чехова, они знали, что, если ружье висит на сцене, оно обязано выстрелить.
Кейт ничуть не волновало ружье, с которым она умела обращаться и, случись что, не промахнулась бы. Ее больше заботила участь мужа. К тому, что Ричард вернется в Горки Ленинские уже за полночь, она была готова. Но к тому, что он вообще не приедет, подготовиться не смогла. Детей уложила строго в девять (правда, еще не меньше часа они шептались и ворочались), а сама в волнении не могла сомкнуть глаз часов до трех ночи. То ей мерещилось, что Ричарда убили вблизи колхоза, как ту заезжую женщину-адвоката, и надо срочно идти отыскивать его труп (а вдруг он еще жив и его можно спасти?); то она думала, что в Москве люди Акулова могли его подловить, подстроить ему какой-нибудь подлый трюк, ловушку… А временами освежала прохладной водой обнадеживающая мысль, что ничего страшного не случилось, Ричард благополучно добрался до областной прокуратуры и сейчас дает показания сотрудникам правоохранительных органов, которые не спят ни днем ни ночью.
Жизнь, как всегда, оказалась причудливее всех предположений. Одно из них, по крайней мере, не совпало с действительностью: Ричард Смит выбрался из Горок Ленинских благополучно, никто не покушался на его убийство. А вот две другие версии относительно того, что с ним происходило в Москве, перемешались в самых невероятных пропорциях…
Март в России — зимний месяц. Об этом рассуждал сам с собой Ричард Смит на протяжении всего пути от Горок Ленинских до Москвы. Путь оказался на удивление однообразным: пока едешь, взгляд не встречает ничего, кроме снежных заносов, переплескивающихся на шоссе, а пока идешь, ноги то вязнут, то скользят. Полноценная весна начинается в апреле, а сейчас все еще властвует непомерно растянутая зима… В размышлениях, нужно ли еще и русский ноябрь относить к зимним месяцам, Ричард не заметил, как въехал в столицу государства Российского. Несмотря на то что наведывался он сюда часто — и по делам, и ради крупных покупок, и в музеи с детьми, — Москва каждый раз его чем-нибудь да удивляла. То приятно, то неприятно. В прошлый раз удивление Ричарда Смита вызвала толпа пассажиров электричек, злобно атакующих турникеты, которые почему-то не хотели выпускать их с платформ… Ричард вздохнул и понадеялся, что на этот раз удивление будет приятным. Должны ведь они как-то чередоваться!
Вокзал сквозь завесу морозной пыльцы, точно сквозь слезы, лучился отражавшимися в рельсах фонарями, как голубоватыми, так и отсвечивающими в желтизну. Небо над Москвой было уже черным, ночным, как и предвещала Кейт, но время выдалось совсем не позднее. Повсюду кипела жизнь: из киосков доносилась страстная сербско-цыганская плясовая музыка, украшенная монотонными вокализами на турецкий лад, пахло шашлыками, чудом избежавшими внимания санитарной инспекции. Поглощаемый чревом метро вместе с другими прибывшими, Ричард сообразил, что, пожалуй, в Мособлпрокуратуре (варварское слово, выговорить которое он затруднялся даже мысленно) не у всех кончился рабочий день, и при старании он успеет переговорить… может быть, с самим областным прокурором! Это соображение побудило его поэнергичнее зашевелиться, ввинчиваясь в затор толпы перед эскалатором. Кто-то взвизгнул, кто-то пробурчал что-то недовольное, но в целом толпа не была настроена против Ричарда, и Ричарду удалось пробиться на эскалатор в числе первых. На достигнутом он не остановился, а пошел быстрым шагом по движущимся ступенькам вниз. Ричард спешил. От того, чтобы бежать по эскалатору, его удерживало лишь непобедимое английское законопослушание.
В головном вагоне поезда, идущего в нужную сторону, оказалось почти пусто: весь народ сгрудился в средних вагонах. А здесь, в первом, ехали только Ричард, стайка девчонок, так расписанных косметикой, словно они были индейцами и только что вышли на тропу войны, пожилые супруги в почти одинаковых серых пальто и с одинаковыми тростями, гражданин лет пятидесяти в желтой фасонной дубленке и коричневой шляпе. А еще — худой высокий парень, одетый в черное, с непокрытой, несмотря на мороз, головой. А еще — в вагоне ехал портфель. Ехал отдельно, на крайнем сиденье, с таким начальственным видом, будто сам себе владелец. Никакого другого владельца, по крайней мере, вокруг не отмечалось. Портфель был с виду дорогой, из необыкновенной кожи, светло-желтой, украшенной благородным узором, и бока его оттопыривались так приманчиво, словно с трудом сдерживали напор просящихся наружу богатств.
Ричард обратил внимание на портфель не сразу, будучи погружен в раздумья, с чего начать при разговоре в Мособлпрокуратуре. А вот гражданин в дубленке моментально засек его (портфель, а не Ричарда) опытным глазом. Такая вещь — и без присмотра! Нет, гражданин не накинулся на портфель хищным коршуном. Он постепенно, как бы вследствие вагонной качки, но гораздо быстрей, продвигался к сиденью, оккупированному вожделенным предметом. Когда расстояние сократилось до минимума, носитель шляпы и дубленки постарался изобразить мнимо невинный вид: дескать, портфельчик-то мой, товарищи драгоценные, вот только я, когда входил в вагон, забросил его подальше, для тренировки меткости, зато теперь-то мы объединимся с портфелюгой моим дорогим… И когда игра, казалось бы, удалась, когда осталось протянуть руку и взять, на весь вагон разнесся голос Ричарда:
— Нельзя!
Гражданин в шляпе и дубленке подскочил таким образом, который нельзя было объяснить резким торможением поезда при остановке, тем более что остановки никакой пока не было. От мнимой невинности не осталось и следа: на лице под закругленными полями шляпы отразилось, что человек отлично понял, к кому это «нельзя» относится, и отлично знает, что его чуть было не совершенный поступок полностью подпадает под категорию «нельзя».
— Нельзя трогать чужой предметы, — как можно убедительнее произнес Ричард. — Это может быть террористический портфель… террористический акт. Трогал — взрыв! Надо звать милиция.
Кстати подоспела и остановка. На станции вошло несколько человек, но все они, вместе с уже присутствовавшими, компактно сжались, оставив вокруг Ричарда, гражданина в дубленке и портфеля свободное пространство — заколдованный круг. Внутри круга развивался диалог на повышенных тонах. Гражданин в дубленке возмущался тем, что его приняли за вора, чем злостно извратили его благие намерения, но при этом почему-то удерживал Ричарда, порывающегося нажать кнопку связи на стене. Ричард был меньше ростом и худее, однако сельскохозяйственный труд развил его мускулы, поэтому в борьбе он одержал победу, и мужской голос из отверстия рядом с кнопкой хрипловато спросил, что стряслось…