Золотой дождь (рассказы)
Шрифт:
Тут я увидел, что Мейдин снимает платье. Она бережно склонилась над ним, разгладила юбку, встряхнула его и, наконец, разложила на стуле — и все с такой бережностью, словно это был самый обычный, а не здешний стул. Я оперся на спинку кровати, ее прутья врезались мне в спину. Вздыхал я глубоко, часто вздыхал. Она снова двинулась к кровати я сказал: "Не подходи близко".
И показал ей пистолет. Я сказал: "Я не собираюсь ни с кем делить постель". Объяснил, что ей нечего здесь делать. Прилег и навел на нее пистолет, хоть и не надеялся ее остановить, — вот так же поутру я нежился в постели, досматривая последний сон, а Джинни приходила и расталкивала
Мейдин подошла, встала у меня перед глазами, четко выделяясь в светлой ночи. Она тянула ко мне голые руки. Вся растерзанная. И я увидел на ней следы крови, крови и позора. А может, и не увидел. На какой-то миг она раздвоилась. И все равно я навел на нее пистолет, как можно точнее.
— Не подходи близко, — сказал я.
Она говорила, а я слышал, как квакали лягушки, ухали совы в Сансет-Оксе, дурачок негритенок бегал вдоль забора туда-сюда, туда-сюда, до конца и обратно, пересчитывая жерди палкой, — звуки всех тех мест, где мы побывали.
— Нет, Ран, не надо, Ран. Прошу вас, не надо.
Она подошла ближе, но я и так не слышал, что она говорила. Я старался прочесть слова по губам, все равно как сквозь вагонные стекла перед отходом поезда. Мне чудилось, негритенок за воротами будет — что ни делай я ли, кто другой — бегать с палкой вдоль забора туда-сюда, до конца и обратно.
И вдруг грохот кончился. А негритенок все еще бежит, подумал я. Забор давно кончился, а он все бежит и бежит и не ведает о том.
Я отвел пистолет, повернул его к себе. Приставил дуло ко рту, дыра к дыре. Я всегда действую с кондачка, сгоряча, нетерпеливо, без промедления. Но Мейдин все ближе и ближе подходила ко мне — в одной нижней юбке.
— Не надо, Ран, прошу вас, не надо. — Заладила.
Пора кончать, но кончилось все лишь грохотом.
И она сказала:
— Вот видите. Вышла осечка. Зачем он вам? Зачем вам эта рухлядь? Я ее приберу.
И взяла у меня пистолет. Ма??о, как было у нее в обычае, отнесла его на стул; педантично, как было у нее в обычае — так, словно она испокон века имела дело с оружием, завернула его в платье. Снова вернулась к кровати и прилегла.
И чуть не сразу снова протянула ко мне руку, но уже совсем по-иному и положила ее — холодную-холодную — мне на плечо. И тут все и произошло — очень быстро.
Скорее всего я тогда спал. Я лежал там.
— И что ты так задаешься? — сказала она.
Я лежал там и чуть погодя услышал, как она плачет. Она лежала там же рядом, оплакивала себя. Тихо, смиренно, задумчиво — так плачут дети, которые осмеливаются заплакать не сразу после наказания.
Значит, я спал.
Откуда мне было знать, что она покончит с собой? Она обманула меня, и она обманула.
Отец, Юджин! Что вы обрели, уйдя из дома, лучше ли ваш удел?
И где Джинни?
Пожарища
Далила вприпляску бежала к парадному ходу — ее послали с поручением: вот отчего она увидела все первая. В дом через парадную дверь входил конь. Дверь была растворена настежь. За конем валила толпа, всю обсаженную кедрами дорогу от ворот до самого дома забила, за ней хвостом волочилась пыль.
Она пробежала в гостиную — где ж им еще быть. Там они и стояли перед камином, спиной к ней, белое шитье упало к их ногам — обе хозяйки. У мисс Тео, у нее глаза и на затылке.
— Ступай к себе, Далила, — сказала она.
— Да я-то что, а вот они, — выпалила Далила, и в ответ ей по нижним покоям разнесся топот: и Офелия и все небось
Белый очерк, точно вырезанный из комнатного сумрака: на дворе было светлым-светло — стоял июль, а в занавешенной от жары гостиной темно, и поначалу их увидела одна Далила.
Потом тишину нарушил захлебывающийся голос мисс Майры:
— Посадите меня к себе на лошадь! Меня первую, ну пожалуйста!
Белый конь, высоченный, весь в мыле, грыз удила, скалился, артачился. При нем двое солдат, глаза красные, искусанные москитами лица раскорябаны, один, с отвислой челюстью и вислыми плечами, сидел на коне, другой шел рядом, в гостиной послышалось их громкое — ну чисто трубный глас — сопение.
Мисс Тео, едва мисс Майра закрыла рот, не поднимая глаз, сказала:
— Далила, раз ты ворвалась сюда и не потрудилась фартук переодеть, говори, зачем пришла.
Не размыкая рук, сестры повернулись лицом к гостиной.
— Пришла сказать, что черную несушку согнали с яиц, только они уже все порченые, — сказала Далила.
У синего всадника челюсть совсем отвалилась — это он так смеялся. Другой солдат встал на ковер, половица под его сапогом скрипнула. Раззадорил его, что ли, этот скрип, только он выпучил глаза и давай к мисс Майре, взял ее за тонюсенькую — того и гляди, переломится — талию. И как-то само собой получилось, что он подхватил ее на руки точно ребенка: в ней же весу и вовсе нет. Второй крякнул, слез с коня и давай к мисс Тео.
— Отойди от греха подальше, Далила, — сказала мисс Тео так, как всегда при гостях разговаривала, ну, Далила и решила, что грехом зовут одного из солдат.
— Подержи моего коня, черномазая, — сказал тот, которого так звали.
Далила держала маячившего в зеркале коня под уздцы — можно подумать, она сроду только тем и занималась, — теперь он ей был виден совсем хорошо, покуда другой солдат — он, напротив, виделся в зеркале туманным, расплывчатым — метался по комнате между зеркалом и дверью, отшвыривал столы и стулья со своего пути: гонялся за мисс Майрой, а она перебегала с места на место, но вот она остановилась, и он повалил ее, опрокинул на пол и сам упал на нее. Потом в зеркале видно было только гостиную, увешанную блестящими, без единой пылинки, картинами, после шести всегда затемненную от зноя и докучной гари, по-прежнему всю сверкающую: ведь сколько в ней понаставлено всяких красивых ломких штучек, которые дамы страсть как любят и никогда не бьют — разве что поскандалят из-за чего. За спиной у нее разинула пасть передняя, отбрасывала тень парадная лестница, высокая, как дерево, и пустая. За ней присматривали: чтоб никто ни по ней не взошел, ни с нее не сошел. Только если чашка, серебряная ложка или там связка шпулек на голубой ленточке лягушкой скакали вниз по лестнице, Далилу посылали порой подобрать их и отнести наверх. А вот чего она в зеркале не увидела — это как мисс Тео солдат по щекам отхлестала, да так, что гул пошел.