Золотой дублон Брашера

Чандлер Раймонд

— Предложить можете в любое время, — сказал он. — Днем или ночью. Просто предложить, а потом посмотрим, что будет.

— Ладно, поеду-ка я отмечусь у охранника при клубе, — сказал я.

— Скажите ему, пусть идет к чертовой матери через свою левую штанину, — продолжил он. — Скажите, это я так просил передать.

— Я так и сделаю, — сказал я.

Сзади подъехала машина, просигналила. Я двинулся вперед. Через сотню метров темный лимузин сдул меня с дороги ревом сигнала и пролетел мимо с шорохом, похожим

на шелест падающих листьев.

Ветра здесь не было, и лунный свет в долине был так силен, что тени казались выбитыми ножом гравера.

За поворотом передо мной открылась вся долина. Тысяча белых домов по склонам холмов, десять тысяч светящихся окон, и звезды, вежливо нависшие над ними, — не очень близко, ввиду бдительности патрульных машин охраны.

Выходящая к дороге стена клуба была слепой, без двери и без окон на первом этаже. Номер был небольшой, но ярко светился фиолетовым неоном: 8777. Ничего больше. В стороне под гнутыми фонарями стоял ряд машин, разделенных белыми линиями на гладком черном асфальте. Швейцары в сверкающих чистотой костюмах двигались в огнях фонарей.

Дорожка огибала здание. Глубокое бетонное крыльцо с навесом из стекла и стали было едва освещено. Я вышел из машины и получил карточку с ее номером. Карточку я отдал человеку в форме за маленькой стойкой при входе.

— Филип Марлоу, — сказал я. — Посетитель.

— Благодарю вас, мистер Марлоу. — Он записал у себя мою фамилию и номер машины. И вернул карточку мне, и поднял трубку телефона.

Негр в белой двубортной ливрее с золотыми эполетами и в фуражке с широкой золотой лентой открыл мне дверь.

Фойе выглядело как кадр из мюзикла про красивую жизнь. Масса света и роскоши, музыка, туалеты, играют только звезды, сценарий самый захватывающий, и мелодрама лезет из всех щелей. Мягкий скрытый свет освещает стену так, что кажется, она уходит в небо и не кончается, а над ней мигают настоящие звезды. По ковру надо ходить в болотных сапогах — нога утопает. В глубине свободно изгибается и уходит вверх сверкающая хромом и белой эмалью лестница с широкими ступенями, покрытыми паласом. У входа в ресторан сытый метрдотель небрежно держит под рукой стопку меню в тисненных золотом корочках.

Вход в бар был слева от дверей. Там стоял спокойный полумрак, и вдоль неясного сияния зеркальной стойки бесшумно двигался бармен. Из дамской комнаты, подправляя пальцем помаду на губах, вышла высокая красивая брюнетка в платье цвета морской волны с рассыпанными по нему золотыми блестками и повернулась к входу в зал. Из зала послышались звуки румбы, и она покачивала головой в такт музыке. У входа ее ждал жирный коротышка с красным лицом. Он вцепился толстыми пальцами в ее руку и впился в нее глазами.

Ко мне подошла девушка в нежно-розовом кимоно, приняла у меня шляпу и пренебрежительно осмотрела мой костюм.

В проходе появилась

девушка с лотком сигарет. На голове ее был плюмаж, а одежды как раз столько, чтобы завернуть зубочистку. Одна обнаженная нога была серебряная, вторая — золотая.

Я вошел в бар и опустился на кожаный табурет у стойки. Тихонько позвякивало стекло, мягко светили огни, тихие голоса шептали о любви, или десятипроцентной скидке, или о чем они шепчутся в таких местах.

Высокий, привлекательный мужчина в сером, божественно скроенном костюме вдруг поднялся из-за столика у стены, подошел к стойке и принялся громко и внятно отчитывать бармена. Ругал он его долго и при этом произнес как минимум девять слов, которые не полагается произносить высоким, привлекательным мужчинам в хорошо сшитых серых костюмах. Разговоры прекратились, все обернулись на него.

Бармен стоял совершенно неподвижно и смотрел ему в лицо. У бармена были курчавые волосы, смуглая кожа и широко поставленные внимательные глаза. Он не двигался и ничего не отвечал. Высокий в сером костюме закончил свою речь и вышел из бара. Все, кроме бармена, проводили его глазами.

Бармен медленно прошел к тому концу стойки, где сидел я, остановился, не глядя в мою сторону, на лице ничего, только заметно побледнел. Затем он повернулся ко мне и спросил:

— Да, сэр?

— Мне нужно поговорить с парнем по имени Эдди Прю.

— Да?

— Он здесь работает.

— Работает здесь кем? — Голос был ровный и сухой, как песок.

— Это тот парень, который ходит за спиной вашего хозяина. Не знаю, понятно ли я сказал.

— А, Эдди Прю, — принялся аккуратно протирать стойку полотенцем. — Ваше имя?

— Марлоу.

— Марлоу. Выпьете пока что-нибудь?

— Сухого мартини будет достаточно.

— Мартини. Сухой. Очень-очень сухой.

— Идет.

— Будете есть его ложкой или ножом и вилкой?

— Нарежь тонкими ломтиками, — сказал я. — Я его просто пожую.

— По дороге в школу, — сказал он. — Положить вам в пакетик маслину?

— Врежьте мне им по роже, — сказал я, — если вам от этого станет легче.

— Спасибо, сэр, — сказал он. — Сухой мартини.

Он отошел на пару шагов, потом вернулся, перегнулся через стойку и сказал:

— Я ошибся при приготовлении напитка. Джентльмен мне на это указал.

— Я его слышал.

— Он мне говорил об этом, как джентльмены обычно говорят о таких пустяках. Большие шишки любят указывать тебе на твои маленькие ошибки.

— Да.

— Всем дал послушать. Поэтому я подхожу сюда и практически оскорбляю вас.

— Я догадался, — сказал я.

Он задумчиво посмотрел себе на руки.

— Просто так, — сказал он. — Совершенно незнакомого человека.

— Все дело в моих больших голубых глазах, — сказал я. — Они так нежно смотрят.