Золотой фонд детектива. Том 5
Шрифт:
Лорна крепко сжала губы и поморщилась.
— Дальше. Шэнк старался ее подкупить, а она оказалась неподкупной.
Лорна готова была кричать от изумления.
— Конечно, она могла бы держаться и в стороне, как поступили бы на ее месте все остальные,— чуть-чуть раздраженно заметил Петерсон.— Потом она могла оставить меня и еще одного человека истекать на дороге кровью и умирать. Но она и этого не сделала.
— Я, признаться, не пойму, о чем вы говорите,— в растерянности бормотала Лорна.
— Мне поручили втолковать
— Она просто невозможна! — воскликнула Лорна.— Конечно, это не ее вина. Она выросла в каких-то там горах в семье благородных идиотов. И ходила только в церковь. Она совсем не знает жизни. (Что-то в Петерсоне было такое, что заставляло ее выкладывать ему все.) Этот ребенок честен до предела. Все болтает о великодушии и сострадании. К тому же при людях.
— Как будто она помешанная, правда? Вводит в смущение. Да, так оно и есть.
— Вот именно. Но послушайте, я вовсе не хочу сказать… Ведь я, мне кажется, ее подруга… Но это… именно это как раз и нелегко. Я хочу сказать, что она просто невыносима.
— Да, слишком честна. Это приводит в замешательство. С ней нелегко иметь дело.
— Но ведь ей частенько придется получать затрещины. Ей бы не мешало набраться ума.
Выражение лица Петерсона изменилось, но прежде чем он успел что-то ответить, Сьюзен Миллер вышла из своей комнатки, чистенькая, хорошенькая и необычайно деловитая в своем ситцевом платьице и туфлях на высоких каблуках. Петерсон взглянул на нее и почувствовал, что его сердце куда-то провалилось.
Из-под синих и черных разводов над скулами, перепачканными тушью для ресниц, сияли ее серые глаза. Она часто-часто моргала накрашенными ресницами.
— Я готова,— сказала девушка.
Петерсон с обескураженным видом поднялся со стула. Лорна оказалась очень проворной и тактичной.
— Малышка, ты чуть-чуть запачкала щеку. Дай-ка сотру. Она схватила очистительный тампон и баночку с кольдкремом. Петерсон стоял, подперев стену плечом.
— Зачем ты вымазала глаза этой пакостью? — спросил он, как сквозь сон.
Глаза Сьюзен были закрыты. Над ними уже орудовала Лорна.
— Потому что я хочу быть привлекательной,— ответила эта невозможная девчонка.
Петерсон выгнул грудь.
— Уберите все это,— приказал он Лорне.
Лорна сделала несколько широких мазков. Девушка схватила ее за руку и оттолкнула. Потом она распахнула глаза и уставилась прямо на него.
Он тонул. В третий раз он шел на дно. Он был в растерянности. Ладно же, он ее научит. Есть вещи, которые он ей должен объяснить. Он не мог допустить и мысли, что ее образованием займется кто-нибудь другой.
— Сохрани свое естественное лицо,— попросил он ее.— Мне кажется, теперь я это выдержу.
Утром, в день святого Патрика
Бережно, почти благоговейно он
Последнее время он жил затворником. И вот теперь можно потянуться, вздохнуть полной грудью, протереть глаза и вернуться к так называемой действительности.
Итак, он, Митчел Браун, драматург (если повезет), только что окончил переработку своей пьесы, ради чего и приехал сюда, домой, в Лос-Анджелес. Кончил… Просто не верится!
Часы уже показывали четверть второго ночи; наступило, выходит, семнадцатое марта. Он был один в своей квартире на первом этаже — прокуренной, замусоренной, неубранной… Да ладно, главное сделано! Ныла спина, слезились глаза, в голове ни единой мысли. Нужно бы прибрать, поесть, соснуть, искупаться, побриться, одеться, уложиться. Но все это потом…
Он пришлепнул полоску марок на конверт и вышел из дому. Улица была темной и безлюдной. У обочин тротуаров стояло несколько машин. Он услышал, как пакет стукнулся о дно металлического ящика — теперь пьеса в верных руках почтового ведомства. Все в порядке, даже если сам он погибнет вместе с самолетом и остальными экземплярами. При этой мысли Митч чуть не рассмеялся, но, свернув за угол, вдруг почувствовал себя усталым и одиноким.
«Бар-закусочная «Длиннохвостый попугай» еще открыт», — с облегчением вспомнил Митч. Миновав один квартал, он толкнул дверь бара. Узкая комната была слабо освещена и казалась пустой. Вдоль одной стены тянулась стойка, вдоль другой разместилась закусочная — девять открытых кабин. Митч нащупал стул и сел.
— Привет, Тоби. Неважно идут дела, а?
— Привет, мистер Браун. — Появление Митча, видимо, обрадовало бармена. — В будни, да еще так поздно у меня не бывает тесно.
— Кухня уже закрыта? — поинтересовался Митч.
— Увы, мистер Браун! Придется вам поискать еще где-нибудь, если проголодались.
— Обойдусь хорошей рюмкой, — вздохнул Митч. — Дома снова яичницу сделаю.
Тоби поколдовал над бутылкой и, подавая Брауну рюмку его излюбленного коктейля, пожаловался:
— Мне давно пора закрывать, да вот ума не приложу, что делать…
— То есть?
— А вы посмотрите. — Тоби указал взглядом куда-то за спину Брауна.
Митч оглянулся и от неожиданности вздрогнул: в одной из кабин сидела женщина. Точнее говоря, она лежала, уронив светловолосую голову без шляпки на красную клетчатую скатерть.
— Осоловела мгновенно, — хриплым шепотом объяснил Тоби. — Вы понимаете, звать фараонов мне не резон — подальше от такой рекламы! А у меня болен ребенок, жена вконец измучилась. Мне надо домой.
— Черный кофе давал ей? — спросил Митч.