Золотой характер
Шрифт:
— Дома, — отвечаю.
— Пришла позычить маленькое сверло — батьке зачем-то потребовалось.
«Так я и поверю, что тебе сверло нужно, — думаю про себя, — за сверлом не бежала бы через все село…»
— Иди в хату, попроси, если нужно, — говорю Гале, — а Марусе передай, пусть не забудет пригласить Максима на свадьбу.
Тут Галя уставилась на меня своими большими оченятами, такими же красивыми, как и у Маруси, сердито свела над ними крутые тоненькие брови, потом повернулась, мотнула длинными косичками и выбежала со
А вечером уговорил меня отец пойти в клуб на колхозное собрание. Надо же на людях показаться. Да и Степан, наверное, будет там.
Пришли мы в клуб, собрание уже началось. Еще из дверей заметил я, что на сцене в президиуме восседает Степан Левада. Важный такой. Председательствует сам глава колхоза. Завидел он меня с отцом и вдруг говорит:
— Товарищи! Имеется предложение доизбрать в президиум собрания нашего дорогого гостя сержанта Советской Армии Максима Кондратьевича Перепелицу!
В ответ весь зал загремел от рукоплескания. Люди оборачиваются, смотрит в мою сторону, улыбаются приветливо. Мне даже жарко стало. А отец толкает под бок и шепчет:
— Иди, не заставляй себя просить, — а сам аж светится от гордости.
Пробрался я в президиум и уселся за столом рядом со Степаном. Разглядываю знакомые лица яблоничан. Слева в третьем ряду узнаю Василинку Остапенкову. То-то Степан все время туда глазами стреляет. Еле заметно киваю Василинке.
«А где Маруся? — думаю. — Наверняка с Твердохлебом где-то рядышком сидят». И уже настороженно смотрю в зал, боюсь увидеть ее очи. Заметят тогда люди, что Максиму не по себе!..
Вдруг из боковой двери входит в зал Иван Твердохлеб и вносит стул. Расфранченный — в сером костюме, при галстуке, волосы аккуратно причесаны. А на лице такая самоуверенность у Ивана, что смотреть на него не хочется.
Зачем ему стул понадобился? Ведь свободных мест хватает… Пробрался Твердохлеб по центральному проходу ко второму ряду и здесь пристроил свой стул. Только теперь увидел я, что с краю второго ряда сидит Маруся Козак. Подсел к ней Иван, а она даже бровью не повела. Вроде это ее не касается. Сидит и смотрит на меня в упор своими бесстыжими глазами. Ох, что то за глаза!..
Почувствовал Максим, как загорелось его лицо, и наклонил голову к столу.
Не знаю, на самом деле или показалось мне, что в эту минуту в клубе вроде тише стало и докладчик — агроном наш — на миг замер на полуслове.
Наверное, показалось. Откуда же людям знать, что делается в душе Максима? Ведь когда был Перепелица ветрогоном, разве могли они догадаться, какая девушка ему нравится?..
Но это ж Яблонивка! Здесь дядько идет ночью по улице и знает, какой сон его соседу снится!
Чтобы прийти в себя, смотрю на агронома и вслушиваюсь в его доклад. Предлагает агроном расширить посевную площадь. Дельное предложение. Оказывается, если на Зеленой косе выкорчевать кустарник, который тянется от леса до Мокрой
— Его же за три года не выкорчуешь! — бросил кто-то из зала.
— Дело, конечно, не легкое, — отвечает агроном. — Кустарник на Зеленой косе густой, колючий, но зато мелкий, и повозиться с ним стоит.
Я наклонился к председателю колхоза и говорю:
— А чего с ним возиться? Выжечь его — и баста! А потом трактор с плугом пустить. Все коренья наверху окажутся.
Председатель посмотрел на меня, внимательно, подумал и, написав записочку, передал ее агроному. А тот возьми да и зачитай эту записочку всему собранию:
— «Максим Кондратьевич предлагает выжечь кустарник, потом пустить трактор с усиленным плугом, а затем расчищать почву от кореньев».
Прочитал, повернулся ко мне и говорит:
— Правильное предложение, Максим Кондратьевич! Этим мы сразу и землю удобрим. Пеплу же сколько получит почва!
В зале начали аплодировать.
Потом выступали ораторы. Одни соглашались, другие не соглашались с предложением Максима, но все же порешили — опылить кустарник горючей смесью и сжечь. Но прежде нужно отделить его от леса — расчистить широкую полосу. Это работы на полдня, если дружно взяться. Значит, завтра и за дело, несмотря на то, что воскресный день. Время не терпит.
Кончилось собрание, а я больше ни разу не взглянул на Марусю. Хлопцы и девчата расходятся из клуба парами, а я один, даже без батьки. Выдержал-таки характер! Пусть знает Маруся, что Максим Перепелица и без нее не плохо себя чувствует.
На улице тихо-тихо, даже собственные шаги слышно. И светло от луны, которая золотой тарелкой прямо над селом повисла. Иду и прислушиваюсь, как где-то в зелени ясеней стрекочет кузнечик, а в чьем-то садку соловей точно молоточком по колокольчикам бьет… Из-за околицы вдруг донеслась песня, с другого конца села откликнулась вторая: поют девчата. Кто-то так тонко выводит, что голос, кажется, к луне долетает. Даже соловей в садку притих, заслушался.
А на второй день, как только взошло солнце, вышел я из дому, сунув за свой солдатский ремень топор. Направился к Зеленой косе. Иду вкруговую, по-за огородами. Хочу посмотреть, что в поле делается.
Роса под ногами серебрится. В небе жаворонок звенит, слышен птичий гомон в левадах. Хорошо! Вроде бодро шагаю, нивами любуюсь и песню под нос мурлычу:
Сыдыть голуб на бэрэзи, голубка — на вышни; Скажы, скажы, мое серцэ, що маешь на мысли! Ой, ты ж мэни обищалась лютыты, як душу, — Тэпэр мэнэ покыдаешь, я плакаты мушу…Что-то не то пою! И откуда такие слова? Сердце раздирают! Тьфу! Даже рассердился на себя. Но не заметил, как другую песню затянул: