Золотой характер
Шрифт:
«Ах вот о чем речь», — сообразил председатель и облегченно вздохнул. Уборка и вывоз зерна проходят нормально, и ему не приходится краснеть.
— За десять-двенадцать дней зерно будет на элеваторе, — сказал он уверенно. — Все идет по графику.
— Что?! — вскипел вдруг Накачаев, и карандаш в его руке закачался. — Да ты зарежешь нас всех! Кто надоумил вас составить такой нелепый график?
— Исходя из реальных возможностей, Прохор Семенович. Мы же самые дальние, до элеватора более двадцати километров, а автомашин у нас всего шесть.
— Так вот, дорогой председатель, — карандаш в руках Накачаева стал описывать круги. — График
— Быстрее невозможно, — пожимая плечами, сказал Непейпиво. — Возможности ограниченные.
Накачаев нахмурился, и карандаш вдруг застучал по столу.
— Плохой ты коммунист, Непейпиво! Всегда тебя приходится наталкивать!
— Да какая разница, — вырвалось у председателя. — За десять дней или на несколько дней раньше мы свезем зерно на элеватор? Там же суматоха несусветная, не успевают все зерно принимать. Не горит же над нами и под нами! К чему такая спешка, нервозность?
Накачаев повернулся к председателю райисполкома, и карандаш замер в воздухе, словно недоумевая.
— Слышишь? Вот они — антигосударственные тенденции придержать зерно! Что с таким делать? Ставить на бюро? Отнимать партбилет?
Председатель райисполкома с укоризной покачал взлохмаченной головой.
— Своевольничать начинают председатели. Воли много дали… Сами планируют…
И на его широком лице с серыми острыми глазами появилась кривая усмешка.
Несколько мгновений Накачаев молчал, затем, опять направив острие карандаша на грудь председателя колхоза, с басовитыми нотками заговорил:
— Так вот, товарищ Непейпиво, мы поможем тебе. Подбросим автоколонну из сорока машин. Мощно?! То-то! Обеспечь бесперебойную погрузку зерна. Взыщем, если случится простой. На бюро голову открутим! Все ясно?
— Все как будто, — вздохнул председатель, чувствуя смутную тревогу.
Секретарь протянул ему руку.
— Действуй! Через три дня жду рапорт.
Председатель возвращался в свой колхоз, преисполненный разноречивых чувств. «Помощь, действительно, мощная. Мой рапорт, как пить дать, первым будет. В районной, а может, и в областной газете упомянут мою фамилию. А это, брат, прибавка к авторитету. Товарищ Накачаев будет более расположен ко мне, станет обходительнее. Можно тогда через него нажать на райпотребсоюз и заполучить лес и цемент. Это с одной стороны. А с другой? За эти машины платить придется и, видимо, немало… Невыгодно для колхозной кассы… Ну, нехай. Ради рапортажа стоит!»
Утром следующего дня в колхоз приехали автомашины, обещанные Накачаевым. А на третьи сутки Непейпиво звонил в райком:
— Прохор Семенович! Рапортую! Первая заповедь выполнена досрочно! Что? Рапорт на ваше имя пошлю нарочным.
Через несколько дней Непейпиво читал в районной газете свой рапорт и самодовольно улыбался. Вскоре он увидел в областной газете рапорт о досрочном выполнении плана хлебозаготовок за подписью секретаря райкома и председателя райисполкома.
А еще через несколько дней бухгалтер колхоза занес в кабинет председателя присланный счет на оплату автомашин, перевозивших зерно с токов колхоза «Рассвет» на элеватор. Посмотрев на цифру, Непейпиво оторопело произнес:
— Это же что получается?
— Получается то, что мы плохие хозяева, — ответил бухгалтер. — За сданную государству пшеницу мы получим двадцать тысяч рублей, а
— Вот-то помогли! — яростно зачесал затылок Непейпиво. — Рапортанули, нечего сказать! Спасибочко Прохору Семеновичу… Вот что, бухгалтер, о такой ситуации молчок, рапортовать на общем собрании не будем. Натянем на чем-нибудь другом. Подберем кое-какие продукты и пошлем на Север или на Урал. Этим и покроем. Понял?
Бухгалтер вышел из кабинета, а Непейпиво все продолжал яростно чесать затылок, приговаривая:
— Кабы знал, кабы знал…
ТРУТЕНЬ
Рисунки А. Каневского
ЗАКРЫТИЕ ЛЕТНЕГО СПОРТИВНОГО СЕЗОНА
Иван Стаднюк
НА ПОБЫВКЕ
Эх… любовь!..
Скажите, кто имеет что-нибудь против любви?.. Никто! Нет, по моему мнению, человека на земле, который бы сказал, что любовь, мол, пустячное дело и такое прочее. Ничего не имею против любви и я, сержант Советской Армии, Максим Перепелица.
А вот если спросить у кого-либо из вас, что такое любовь? Ответить, конечно, можно, но очень приблизительно, потому что точных слов для этого люди еще не придумали. И у меня нет таких слов, которые можно сложить в рядочек, поглядеть на них и узнать эту вроде и разгаданную, но все еще тайну.
Но есть у меня другое. Есть у меня понимание, что любовь, кроме счастья и радости, приносит человеку немало таких минут, которые горше самой старой полыни, самой желтой хины. Впрочем, все об этом знают, и, несмотря ни на что, все готовы за любовь по целой скирде полыни сжевать и проглотить по мешку хины, потому что без любви не прожить человеку на белом свете.
Однако слова — еще не факт. А наш брат военный привык разговаривать языком фактов, чтобы в каждом слове была суть. Вот я и перейду к фактам.
Вы уже знаете, и это, конечно, никого не удивит, что у меня, сержанта Максима Перепелицы, есть на Винничине дивчина Маруся, по фамилии Козак. Одним словом, люблю я Марусю, да так люблю, что не только словом — песней об этом не скажешь! Скоро два года будет, как служу в армии, и за это время много пришлось почте поработать: часто обменивались мы с Марусей письмами, и в тех письмах каждая строчка, каждая буква любовью дышала.
И вот мне и моему другу-земляку, тоже сержанту, Степану Леваде предоставил командир полка краткосрочный отпуск на побывку домой. Поехали мы. Всю дорогу только и говорили, что про полк да про нашу Яблонивку. Как оно в селе? Ведь давненько мы там не были. Душа кричит — так хочется домой. Ну, конечно, и о наших девушках говорили. Степан — о Василинке Остапенковой, а я — о Марусе Козак. Степан, правда, больше слушал да думал. Любит он подумать; лишнего слова не скажет. Да кто не знает Степана Левады? Учителем бы ему быть, до того он рассудительный.