Золотой империал
Шрифт:
Умиротворяющая тишина, солнечные отблески на воде, беззаботный щебет каких-то птичек действовали настолько гипнотически, что глаза слипались сами собой. Даже Князь, вжатый коленом в галечный берег, вроде бы задремал.
Кто это там идет по мелководью, расплескивая сапогами фонтаны брызг? Солнце светит прямо в глаза, не разобрать... Пусть подойдет поближе. Взять на прицел? Лень... Смертельная лень... Даже рук поднимать не хочется, не то что передергивать затвор. Может, этот человек и не опасен совсем. Конечно, не опасен! Вон как доверчиво идет, руки пустые, улыбается... Улыбается?
Уже не обращая внимания на зашевелившегося Кавардовского, Петр Андреевич вскочил на ноги и припустил, скользя на гальке, навстречу дорогой его сердцу парочке...
— Владимирыч! Шаляпин!
Вдруг шедший навстречу Берестов остановился и предостерегающе замахал свободной рукой графу, предупреждая о чем-то за его спиной. Кот тоже весь на-пружинился, сверкая глазами... Что там?
Князь...
Опять?!.. Кавардовский, снова каким-то образом исхитрившийся развязаться, уже успел подхватить забытый ротмистром на радостях автомат и теперь неторопливо, словно в замедленной киносъемке, черный зрачок разворачивается в сторону чудесным образом появившихся друзей. Где же Николай, спит он, что ли?..
Клюнув носом, граф вскинулся и очумело, как и любой другой спросонья, начал озираться вокруг. Естественно, никаких Берестова с Шаляпиным здесь не было: откуда им взяться в этих безлюдных местах? Стоп! И Николая тоже нет! А что это там белеет возле прутиков-ограждений?
Вскочив с Князя, что-то недовольно заворчавшего, Чебриков кинулся к непонятному белому пятну.
На вырванном из записной книжки листке в клетку, придавленном камнем, крупным почерком капитана значилось:
«Петр Андреевич, не обессудь, ждать не могу, иду к нашим. Бог даст вернусь. Коля».
Камешки по-прежнему легко пропадали в бездонном омуте межпространственного перехода, но назад не вылетел ни один.
Сколько же он спал? Солнце если и сдвинулось, ненамного... По часам выходило: минут двадцать.
Откуда-то из глубин амуниции, навьюченной на ротмистра, давно уже доносился какой-то надоедливый писк, сливающийся в полузабытую мелодию... Напоминальник, что ли?.. Отключить на фиг, как Коля бывало говаривал, отвлекает...
А что же это он раззвонился-то вдруг?
Не веря себе, граф, словно капустные листья, разворошил многочисленные одежки и вытянул на свет божий приборчик, исправно мигавший зеленым огоньком.
«На вашем счету осталось всего три рубля пятьдесят восемь с половиной копеек. Возможный срок отключения от сети — шесть дней. Рекомендуемая сумма предварительной оплаты...»
Не может быть! Не должно так быть! Пройти столько миров, столько пережить вместе с друзьями, выжить несмотря ни на что, чтобы оказаться здесь, в родном мире, в одиночку, чтобы потерять всех спутников на последнем шаге?! Госпо-о-ди!!!
Швырнув ни в чем не повинный приборчик на землю, ротмистр рухнул на колени перед мертвым проемом и сжал лицо ладонями.
— Что, легавый, не пофартило? — раздался сзади лающий смех, но обернуться не было сил...
Солнце уже
Поправив автомат и закинув за спину рюкзак, Чебриков распутал ремешки, стягивавшие лодыжки Кавардовского, и без особенной злобы, но чувствительно пнул его ботинком в бок.
— Вставай, сволочь.
Князь, словно не был ранен и измотан переходом, перетек в сидячее положение, оскалил зубы и отрывисто выговорил, словно плюнул в лицо ротмистру:
— А вы... нахватались плебейских привычек в этом путешествии... ваше сиятельство!..
Глядя в наглые смеющиеся глаза подонка и убийцы, Петру Андреевичу как никогда хотелось сейчас чуть-чуть усилить нажатие указательного пальца на полированную сталь спускового крючка автомата, чтобы все двенадцать пуль, остававшиеся сейчас в магазине, вылетев одной очередью, не миновали этого ухмыляющегося лица, которое, наверное, будет видеться теперь в кошмарах до самого смертного часа.
Палец уже сам собой наливался тяжестью на нагретом металле, и отвести его стоило немалых усилий. Видимо заметив старуху-смерть, ухмыльнувшуюся ему беззубым ртом из глаз ротмистра, убийца осекся, а улыбка на лице его стала какой-то неуверенной.
— Э-э-э, господин ротмистр! Полегче... Вам же нужно меня беречь как зеницу ока... Как же правосудие, позвольте?
Граф, пристально глядя в глаза преступнику, бесстрастно проговорил:
— У вас устаревшие сведения, Кавардовский. Насколько мне известно, непосредственно перед тем, как я вышел на ваш след, награда за вас была повышена вдвое, причем речь шла отнюдь не о поимке...
Отмечая, как увядает с каждым его словом улыбка Князя, Петр Андреевич продолжил с каким-то незнакомым, палаческим, садистским удовольствием:
— Награда, дорогой мой (дорогой в буквальном смысле этого слова), была объявлена за голову некого Кавардовского, живого, но буде невозможно его взять живым...
Убийца совсем сник, видимо лихорадочно просчитывая свои шансы.
— Замечу, что «голова», это только термин юриспруденции. Правосудию будет достаточно предъявить всего лишь оба ваших, Георгий Викентьевич, глазных яблока для сличения рисунка сетчатки с имеющимися эталонами да кисть правой руки... Что же вы так побледнели, милейший? Неужели вам дурно? Вам, не раз проделывавшему подобные кунштюки с вашими жертвами?
Еще одним пинком заставив Кавардовского упасть плашмя, граф словно невзначай положил ладонь на рукоять меча.
— А знаете, я вас пощажу! Я не буду убивать вас, князь. Ведь требуемое можно изъять, так сказать, и у живого человека. Вас это радует, Кавардовский?
Убийца проворно, как огромное насекомое, отползал от ротмистра, отталкиваясь от скользкой гальки ногами, а на лице его читался уже настоящий ужас.
— Да вы... Вы с ума сошли, Чебриков!.. Вы спятили!..
— Ничего я не спятил! — Граф по пятам шел за Кавардовским, поглаживая рукоять «Дюрандаля». — Глаза во фляжке с водкой отлично сохранятся хоть год. Кисть... Для верности обе кисти... Подсушим на солнце, мумифицируем... А вы гуляйте себе, Георгий Викентьевич...