Золотой истукан
Шрифт:
– Как же быть, отче, с шестой заповедью?
– наступает Роман на проповедника.
– Она говорит: не убий.
– Ради вящей славы господней, - в страхе бормочет святой, видя, как опасно выцветают, прямо-таки белеют, синие очи славянина.
– Во имя отца, и сына, и духа святого. Господь велел наказывать язычников и изрек устами Моисея: «Враждуйте с мадианитянами и поражайте их». Сказано в Книге Чисел: «И пошли войною на Мадиама, как повелел господь Моисею, и убили всех мужеска пола… А жен мадиамских и детей их сыны Израилевы взяли в полон, и весь скот их, и все стада их,
– Хватит!!!
– заорал Роман. С этих пор на всю жизнь он люто, смертельной ненавистью, возненавидел всяческое словоблудие.
– Кто же он, твой бог, который вчера говорил одно, а днесь говорит другое, совсем обратное вчерашнему?!
– Всесветный лгун!
– зло ответил Карась за проповедника.
– И учение его - обман, паскудный и гнусный.
Киракоса затрясло от этих кощунственных слов.
– Ты…- задыхаясь,- так говоришь… о единственно истинной вере?!
– Он перестал пятиться, и даже двинулся на них, вскинув посох.
– Единственно истинная?
– Карась не испугался его бешеных глаз.
– Будь она такой - не распалась бы сразу, едва возникши, на сто разных толков, не похожих один на другой. И коли это - единственно истинное, верное, неоспоримое учение, почему оно само не озарит светом великой правды своей все умы на земле? Что это за правда, которую надо вколачивать в головы обухом? Кому ты поверил, Руслан, друг мой бедный?! На кой ляд тебе хитрый и злой Христос? Поищем бога умнее, добрее…
– Убей его!
– крикнул Роману старик.
– Ибо сказано в книге Второзаконие: «Если будет уговаривать тебя… друг твой, который для тебя как душа твоя, говоря: «Пойдем и будем служить богам иным…» - да не пощадит глаз твой, не жалей его и не прикрывай его, но убей его…»
– Хватит брехать, старый пес!!!
– зарычал Роман. Он будто тронулся умом, был не в себе, - как был бы не в себе человек, который много дней и ночей, много долгих тоскливых лет томился в сырой холодной темнице и перед которым однажды, откинув крышку лаза и крикнув: «Выходи, ты свободен!» - со смехом захлопнули крышку, едва он, ослепший от яркого света, ринулся к выходу…
Роман - какой Роман?
– уже вновь Руслан!
– сорвал с груди медный крест и ладонью с крестом запечатал уста святого странника. Левой рукой схватил старика за белый затылок и так, за голову, поволок в заросли ивняка во влажной низине.
Он сам не знал, что хочет сделать с проповедником, он просто возненавидел его, устал от его бесконечных словоизвержений и хотел заставить его умолкнуть.
Может, он задушил бы мудреца, но тут Карась предложил:
– Не высечь ли нам его? А, Еруслан?
Руслан - обрадованно:
– Давай!
– Я живо нарежу лозы, а ты пока свяжи мерзавца и спусти ему порты.
– Рот, может, кляпом заткнуть? Вопить будет.
– Э, не возись! Пусть вопит. Кто услышит,- вон шум какой в степи.
– В степи жутко голосили хазарские дети, бабы. Одуряюще пахло кровью.
Но,
Уже в воротах Самандара, куда привезли двух бунтовщиков, Руслан, весь избитый, связанный, услышал, как сквозь сон, голос бека Уйгуна, который злым шепотом говорил кому-то, должно быть, соплеменнику:
– Хазары теперь христиане. Значит, нам, булгарам, надобно принять им назло веру «покорных богу».
Руслан - с яростью - внутренне: «Бог, бог! Кто же он есть?! Дубина в руках хитроумных людей, пугало, которым враждующие племена стращают друг друга?
И кто правит - он людьми, или они вертят им всяк на свой лад?»
ХОРЕЗМ. НОВЫЕ БЕДЫ
…Она схватила его за одежду его и
сказала: ложись со мною. Но он, оставив
одежду свою в руках ее, побежал…
Бытие, XXXIX, 10-12.
У них обычно на устах: «Я иудей, я -
христианин, поверь мне, я тебя не обману».
Зловредные скоты! Кто не говорит ничего
подобного и просто признает себя человеком,
гораздо лучше вас.
Уриэль д'Акоста.
– Зачем добро губить?
– нахмурился Алп-Ильтувар, когда посрамленный старец Киракос, указав на Руслана, потребовал: «Убей его! Ибо сказано: отступнику от веры смерть.
– И, ткнув Карася палкой в бок: - Этого тоже, Он хотел надругаться над саном моим и достоинством».
– Зачем? Рабы здоровые, крепкие. И к тому же они - не мое достояние. Это имущество кагана. Завтра идет караван в Итиль. Отправлю их и других русичей к его величеству кагану,- он поступит с ними как захочет.
Алп-Ильтувар покосился на проповедника, озорно подмигнул Карасю, - и, не удержавшись, фыркнул.
Обиженный странник ушел, бормоча проклятья.
Князь спохватился: нехорошо он себя ведет, не подобающе беку, помрачнел, напустился на бунтовщиков:
– Наглецы! Тут дело… государственное… а вы из него потеху сотворили. Где это видано: старца святого пороть?!
– Подале б от этаких потех, - вздохнул Карась.
– Кровавые потехи. Какой же ты князь, ежели свой народ даешь в обиду хитрым чужакам?
– Даю, - чтобы мой народ меня не обидел. Э! Нашел я, с кем о делах своих толковать. Сидите, помалкивайте. Благодарите меня, что не убил я вас, как хочет того Киракос. Вы мне по душе. Люблю лихих молодцов. Я и сам был смолоду озорной… - И князь, вспомнив, должно быть, какую-то давнюю свою проделку и усмотрев в поступке этих двух русичей нечто сходное, расхохотался.
Карась:
– Спасибо, родной! Спасибо, милый! Дай тебе новый твой бог стать каганом хазарским.
– А?
– вздрогнул Алп-Ильтувар, как вор, пойманный на месте преступления.
– Ну, ты. Не твоего ума это дело. Молчи.