Золотой истукан

Ильясов Явдат Хасанович

Показал ему наброски углем на стене, растолковал, какую краску где положить.

–  И неужто пошел глину бить?
– улыбнулся Сахр недоверчиво.

–  Пошел! А что? Экая невидаль. Я - самоучка. Прежде чем стать живописцем, тоже когда-то, еще мальчишкой, глину месил, таскал кирпичи. Любой человек в конце концов может научиться глину месить, если, конечно, он не безногий. Трудно, конечно, пришлось поначалу. Давно отвык. Ну, ничего, приноровился, освоился - и разошелся, не удержишь. Трудился весь день не хуже других. Видишь, мозоли на ладонях.

–  А как этот, Гарпаг?

–  Смехота! Сам весь обляпался краской - и росписи испоганил, запачкал. И меня же ругает, а?

Избили глупца его же приятели: чтоб не сбивал с толку людей, не отлынивал от работы и другим не мешал. Бог с ним. Вот штукатурка подсохла - это похуже. Стены пришлось опять затирать, роспись заново делать. Ладно. Я не жалею, что так получилось. Я его понимаю, конечно: мало радости - глину месить, таскать ее, бить. Но всякий, кому легко смотреть со стороны, как трудится мастер-искусник, пусть попробует сам справиться с его работой.

–  Всяк осел тащи свою поклажу, - жестко заключил Хурзад.
– Ты, Бувайх, заменишь Сабри, мир его праху. А Манучехр… - Он угрюмо взглянул на Шауша.
– Манучехр, Манучехр… Надоело мне слышать о нем. Вот что, други! Войско у нас теперь достаточно сильное. Есть оружие. И есть боевой задор. Левобережных «дехкан» мы всех растрясли. Не пора ли правый берег проведать?

–  Ох, поясница… Ой! Не трогайте меня. Я болен.

–  Лечение Сахра не пошло тебе на пользу. Потому что ты лжец, подлец и негодяй. Вот я тебя сразу вылечу.
– Шауш встряхнул в руке увесистый батог.
– Сорок плетей ты хотел мне дать ни за что, ни про что? Я щедрее - четыреста горячих всыплю. Эй, разденьте его, подвесьте за руки к балке навеса. Насмерть забью!
– взревел Шауш, сатанея.

–  Фамарь, детка, - жалостно ласкалась изможденная мать к своей молчаливой дочке.
– Улыбнись же! Ну, улыбнись, родная. Что с тобою? Я тебя не узнаю. Испугали насмерть бедняжку, проклятые…

Фамарь с безжизненным темным лицом равнодушно отстранилась от растерявшейся матери и неуклюже отошла к Руслану и Сахру.

–  Одичала, - заплакала мать.
– Совсем одичала. Ой, горе мне! Горе… - Она упала, расцарапала худые щеки черными ногтями, вцепилась в жидкие волосы, принялась их рвать грязными клочьями.

Фамарь не глядела на нее, она смотрела в пустоту.

–  А такой была веселой, резвой девочкой, - вздохнула, жалеючи, высокая женщина рядом с Русланом.

…После разговора в шатре Хурзада несколько крестьян из Манучехровой общины во главе с Шаушем незаметно перебрались на правый берег. Кого-то они отыскали в предвратных лачугах, с кем-то о чем-то договорились, и когда трехтысячный отряд Хурзада в лодках и на плотах из надутых бараньих шкур переправился ночью через Окуз, жена Шауша, предупрежденная мужем, взбудоражив женщин, открыла с ними изнутри крепостные ворота. Первым делом повстанцы перебили самых рьяных защитников Манучехра. Затем связали его самого. И уже потом расхватали и растащили по темным углам женщин, девушек, девочек. Не без того, конечно. Бунт есть бунт. Хурзад только посмеивался. Никто ничего не смог бы с ними сделать. И зачем? Больше двух третей этих мужчин, включая безусых юнцов, никогда не знало женской ласки. Откуда берутся скотоложцы? И никогда не узнало бы, если б не восстание. Разве не входило в задачу мятежных крестьян вернуть женщин родным общинам? Причем, и женщины не думали возражать, устали они киснуть взаперти под надзором бледного евнуха.

Теперь, наутро, настал час расправы над Манучехром.

–  Сахр, - дергался он, подвешенный к балке.
– Ты обещал… замолвить словечко… перед Хурзадом.

–  Но ты же обманул Шауша?

–  Ох! Бес попутал…

–  Бедный бес,- улыбнулся Шауш ядовито.
– Всю свою грязь люди льют ему на

голову. Вот сейчас ты прямиком отправишься к нему, с ним и разбирайтесь, кто кого попутал.

–  Бей!!!
– грянуло над толпою, и первыми взметнули яростный крик женщины.

–  На тебе!
– Шауш обрушил на голую поясницу Манучехра толстый батог.

–  Пощади-и-и-те!
– завыл Манучехр.

–  А ты щадил нас? На тебе!…

–  Что будем делать с крепостью?
– сказал Хурзаду Шауш, когда Манучехр затих.
– Срыть ее к черту, спалить!
– Руслан заметил: он сделался еще более желтым и страшным, чем тогда, на реке, когда ударил багром строптивого стражника, плюхавшегося в мутных волнах.

–  Это зачем же?
– с укоризной ответил Хурзад.
– Она будет нашей опорой на правобережье. С нее и начнем помаленьку продвигаться к столице. И потом, вам же всей общиной в ней жить. Теперь здесь все ваше - и жилье, и хранилища, и то, что в хранилищах, и поля, и каналы. Зачем губить свое добро?

–  Верно,- нехотя согласился Шауш, отирая потный лоб. - Но столько злобы накопилось…

–  Приберегли ее для других «дехкан». Их еще много. Завтра всей оравой двинутся на нас.

Над башней замка трепетал на осеннем ветру алый стяг хурремитов.

–  Да, умный человек, хоть и царь,- отозвался Руслан о Хурзаде после всех минувших событий.

–  Хе! «Хоть и царь…» Я, если хочешь знать, не делю людей на знатных и простых, - нахмурился лекарь.
– Я их делю на умных и дураков. Это лишь в сказках: если знатен, богат - непременно урод, трус и глупый злодей; если беден - то честен, красив, храбр и умен. В жизни сложнее. Я полагаю, дурак - в любой одежде и на любом месте дурак, умный - в любых обличьях умен. В битве при Фермопилах (произошла когда-то такая в далекой Элладе) гнусным предателем, показавшим за деньги врагу дорогу, оказался бедный пастух Эфиальт, а героем, отдавшим жизнь за свободу,- царь Леонид.

Долгая осень. Конца ей не видно! Руслан соскучился по снегу. На Руси, наверно, вьюги давно бушуют. А здесь уже листва с деревьев осыпалась, уже гуляет в голых садах и полях студеный ветер, и пыль на дорогах, что еще недавно обжигала ноги, лежит холодным тяжелым пластом, не то, что снегу, дождей нет до сих пор.

И бывают ли здесь дожди?

Аарон и Шауш смеются: бывают, и еще какие!

И, наконец, однажды, когда Руслан торчал в дозоре на бугре далеко за крепостью, с непривычно хмурого неба хлынул холодный дождь. И все вокруг преобразилось. Промытый воздух сделался свежим, влажно-прозрачным. За рощей темных и редких голых деревьев, похожих на растрепанные веники, заблестели светлосерые, почти белые, полосы луж вперемежку с грязно-серой, с прозеленью не совсем усохших трав, мокрой землей. Вдали, выше черных верхушек деревьев, смутно синели сквозь мглу чудовищно-громоздкие стены замка. Пыль, конечно, сразу раскисла, обратилась в жидкую грязь. Середины, похоже, здесь не бывает - или пыль, или грязь, Уж такая это земля.

Потом и снег упал, но какой? Мокрый, слабый, чуть прикрыл непролазную грязь и - тут же растаял, исчез. Только слякоти прибавилось. Уже после наступили и морозы, и снегопады обильные, и северный ветер понес по стылой земле сухо шуршащую снежную пыль…

Всю зиму Руслан находился в бывшем замке Манучехра, она выдалась трудной, тревожной.

С едою и дровами, правда, дело обстояло неплохо: в кладовых и сараях, клетях и амбарах покойного «дехкана» всего было вдоволь. Всему войску хватит на три года. Жутко подумать, сколько всяческой снеди собирал и копил чертов князь для себя одного, для верных слуг своих и двух-трех любимых жен! Издох, собачий сын, и поделом ему…