Золотой капкан
Шрифт:
– А я думал: заночуете.
– Посидим, поговорим, да и обратно. Государственные дела ждать не могут.
– Ну, если государственные, тогда конечно...
Он хитро ухмыльнулся. А Толмач опять захохотал. Что-то ему сегодня было особенно весело.
В маленькое окошко било солнце, и света хватало, чтобы разглядеть просторное помещение. Посередине громоздился большой стол, заваленный бумагами, уставленный какими-то банками. У стены были высокие нары с надувным матрасом и спальником-пуховиком. В углу, вплотную к голой скале, заменявшей
– Все это здесь наснимали?
Плонский обернулся, увидел, что хозяин с ревнивой настороженностью следит за ним. Интерес гостя к фотографиям ему явно нравился.
– У меня целая фотолаборатория, - обрадованно заговорил Манько.
– И электричество есть, движок вон там, - махнул он рукой куда-то в сторону.
В углу этого необычного дома темнела ниша, в глубине которой поблескивали на полках разные бутылки, банки, баночки.
– Ты расскажи, расскажи ему, - крикнул Толмач.
– Видишь, человеку интересно. У тебя же тут вся тайга.
Хозяина не надо было упрашивать, подошел и, тыча пальцем в фотоснимки, начал сыпать торопливой скороговоркой.
– Это кедр, каких мало осталось. Сорок метров высотой. Это лиса на стреме. А вот медведь. Как я его напугал, сердешного, подумал, наверное, что на него пушкой нацелились. Объектив-то у меня бо-ольшущий.
– Он радостно хохотнул.
– А это хитрющая росомаха. А вот сосна на вершине, вишь как ее изломало ветрами-то? Опять сосна. Мавзолейная. Редчайший экземпляр. Каракули на коре видишь? Как письмена. Ее так и зовут: дерево-книга. Старики говорят, что на этой коре начертаны судьбы людские. А это колючий элеутерококк из семейства аралиевых, тот самый, что в аптеках...
– Заменитель женьшеня?
– блеснул Плонский своими небольшими познаниями в этом деле.
– Точно!
– обрадовался Манько.
– А сам женьшень?
– Есть, есть, вот он, родимый.
Плонский смотрел на скромный кустик, изображенный на фотографии, и думал о том, что если он станет хозяином тайги, то озаботится не только древесиной, а и такими вот кустиками-травинками. Почему у евреев денег много? Потому что они не отмахиваются и от малых доходов...
– Ты не слушаешь? Ах да, устал же. Ну, это у нас мигом. Пойдем.
Шагнув вслед за хозяином к двери, Плонский недоуменно оглянулся. Толмач, что-то перебиравший на столе, махнул рукой.
– Идите, идите. Это здорово помогает, проверено.
По узкой тропе Манько провел его вдоль отвесной скалы и остановился на краю свободной от кустаника площадки. Посередине ее темной зеркальной поверхностью поблескивала большая лужа, из которой вытекал ручеек. И чем-то тут пахло, не очень приятным, хоть и знакомым.
– Вот она, живая вода. Раздевайся и купайся.
– Я потом, - растерялся Плонский.
– Не потом, а сейчас. Будешь как молодой...
Вода была прозрачная: под ней хорошо просматривалось каменистое дно. Плонский разулся, поболтал в воде ногой и удивился: как дома, в подогретой ванне. Теперь он догадался, чем пахнет: сероводородом. Значит, это минеральный источник, да еще теплый? Вот уж редкость так редкость для этой тайги. Теплые ключи, оказывается, не символическое название, а реальность. Почему же никто прежде не вспоминал о таком поистине курортном месте?..
Он разделся, по вырубленным ступенькам вошел в эту природную ванну и замер, закрыв глаза. Полежал минуту, прислушиваясь к своим ощущениям. Тело приятно покалывало. Будто не простая вода это была, а нарзан.
А потом он словно бы отключился, потекли мысли, самые приятные. Прокурорство - это, конечно, немало. Но время нынче такое, что можно помечтать и о большем. Все люди будто на старте, ждут сигнала, чтобы сорваться с места и хватать, хватать. Что угодно: дома, заводы, земли, леса, недра, по чьему-то велению вдруг объявленные ничейными. И ведь крикнут: "Сарынь на кичку!" А пока Москва молчит. Или этот сигнал просто не доходит до периферии? Или кто-то придерживает его, чтобы свои люди поточней прицелились, а то и заранее ухватили что пожирнее?
Теперь он знает: и ему посчастливилось стать своим в этом большом и могучем клане, о котором люди знают только то, что он существует. Все намечено, все распределено. И похоже, что его доля будет немалой, по просторам и богатству, глядишь, сравнится с иным королевством. Нужные бумаги, как он знает, уже подготовлены. Доллары, будто борзые собаки, огромной сворой готовы сорваться с места по свисту хозяина... Блаженные времена, о каких еще бог знает когда прорицали пророки...
Из сладкой мечтательности его вывели голоса. Что-то громко крикнул Толмач, и Плонский забеспокоился, вылез из теплой ванны, торопливо оделся.
Толмача он увидел вдали. Тот быстро шел, почти бежал к вертолету, так что бородач Манько едва поспевал за ним.
Плонский бросился догонять. Но вертолет уже раскручивал лопасти и было ясно: не успеть. Тогда он закричал:
– Погоди-и!
Закашлялся, сорвав голос, и припустил из последних сил, как нашкодивший мальчишка от милиции.
Толмач был уже у самого вертолета. Обернувшись и увидев бегущего Плонского, остановился.
– Прокуроры тоже умеют быстро бегать?
– со смехом спросил он.
– Это все вода!
– обрадованно выкрикнул Манько.
– Я говорил: мертвого поднимет.
Плонскому было не до шуток: задыхался, под горлом хватала боль.
– Куда?
– с трудом выговорил он.
– Да я ненадолго.
– И я...
– Вы купайтесь. Сейчас вернусь. Полчаса, не больше.
Такой поспешный отлет Плонскому не нравился. Он вообще не любил экспромтов, независимых от него. В этом всегда чувствовалась какая-то опасность.
– И я...
– Ну давайте, - помявшись, сказал Толмач, показав на раскрытую дверь вертолета.