Золотой песок
Шрифт:
– Зоя Анатольевна, когда вы в последний раз видели вашего племянника Сливко Антона Евгеньевича?
Надо отдать ей должное. Собой она владела великолепно. Капитан и не заметил бы, какое сильное впечатление произвел на нее этот вопрос, если бы смотрел ей в лицо. Но взгляд его упал на руки. Пальцы ее сжались так сильно, что костяшки побелели. Отманикюренные ногти впились в ладонь, и он подумал, что сейчас кровь потечет.
– А в чем, собственно, дело? – спросила она равнодушно.
– Дело в том, что отпечатки пальцев Сливко обнаружены на банке, в которой хранилось сто грамм
– Что за квартира? Какая квартира? – быстро, почти шепотом спросила Астахова.
– Дом гостиничного типа в Выхине. Хозяйка – пожилая, психически больная женщина. Ваш племянник проживал у нее на правах близкого друга. Правда, недолго. Всего лишь семь дней. И вероятно, уходил оттуда в такой спешке, что забыл оружие и наркотики.
– Выхино? – медленно произнесла Астахова. – Дом гостиничного типа?
Капитану на миг стало жаль ее. Гладкое холеное лицо сделалось пепельно-серым под тонким слоем пудры.
– Да, Зоя Анатольевна. Именно в этом доме случился пожар, при котором погиб писатель Виктор Годунов. А племянник ваш, как нарочно, именно в ту трагическую ночь и исчез. Так когда вы видели его в последний раз?
– Кого? – она вдруг тупо уставилась на капитана и заморгала часто, словно у нее начался нервный тик.
– Вашего племянника, Сливко Антона Евгеньевича, – терпеливо объяснил капитан.
– Когда? – она продолжала хлопать ресницами. Это был совершенно неожиданный поворот. Леонтьев растерялся. С такой реакцией на допросах ему приходилось сталкиваться не раз. Так вели себя мелкие воришки, уголовные «шестерки», всякая криминальная шелупонь. Тянули время, тупо, испуганно и совершенно бессмысленно изображали то ли глухоту, то ли слабоумие. Эти наивные фокусы знает каждый сержант районного отделения и умеет легко справляться, щелкать, как орешки, проблемы с внезапной «глухотой».
Но чтобы умная, хитрая, прожженная мадам, главный редактор крупнейшего книжного издательства, растерялась до такой степени, что принялась корчить из себя глуховатую идиотку, – такого капитан Леонтьев еще не видел.
– Зоя Анатольевна, вам нехорошо?
– Со мной все нормально, – произнесла она медленно, почти по слогам, – простите. Я просто волнуюсь за своего племянника. Он очень больной человек. Психически больной. Вам, разумеется, уже известно, что он отсидел десять лет за убийство. Но это было несправедливо. Зона его окончательно сломала.
– А чем он занимался потом?
– Работал.
– Где?
– Дома. У себя дома. Я купила ему однокомнатную квартиру, – голос ее звучал глухо и монотонно. Казалось, внутри у нее прокручивалась магнитофонная пленка на не правильной скорости. Зоя Анатольевна произносила слова страшно медленно, почти по слогам, – Антон занимался вязанием.
– Чем, простите?
– Вязанием. Сначала ручным, потом машинным. Я купила ему японскую вязальную машину. Он вязал очень красивые свитера, кофточки, платья.
– Это замечательно, –
– Были.
– А кто именно? Можете назвать хотя бы нескольких?
– Я. Вот этот пуловер связал Антон.
– А кроме вас?
– Разве это так важно? Антон сидел тихо и занимался спокойным безобидным делом.
– Он употреблял наркотики?
– Иногда баловался.
– Что значит – баловался? Вы же врач, Зоя Анатольевна. Ваш племянник наркоман или нет?
– Я отошла от медицины.
– Ну, не настолько далеко, чтобы не разбираться в таких элементарных вещах. Да, в общем, медицина здесь ни при чем. Я повторю вопрос. Ваш племянник наркоман или нет?
– Нет.
– Ну ладно. Допустим. Когда вы видели его в последний раз?
– Две недели назад.
– Где? При каких обстоятельствах? Пожалуйста, расскажите как можно подробней.
– Я привезла ему пряжу. Итальянскую, тонкую, темно-синего цвета. Я хотела, чтобы он связал для меня костюм. Главное, чтобы он был постоянно занят. Я платила ему деньги. Он чувствовал себя нужным. Это ведь настоящее творчество, вы не думайте. Он действительно очень увлекся, я приносила ему модные журналы, он сам придумывал новые фасоны. Он работал как настоящий художник-модельер. Послушайте, как вас там?
– Андрей Михайлович.
– Так вот, уважаемый Андрей Михайлович, мой племянник Антон никакого отношения к смерти Ракитина не имеет. Ни малейшего. Так совпало.
– Что именно, по-вашему, совпало?
– Вы прекрасно понимаете что. У него было болезненное влечение к пожилым женщинам. Геронтофилия – это болезнь, понимаете вы или нет? Он ничего не мог с собой поделать. Его влекло к старухам, и ладно бы к приличным… Нет, ему нравились грязные бабки, бомжихи. Можете представить, насколько это опасно? Чесотка, вши, сифилис… – она вдруг замолчала, словно опомнившись, и опять уставилась на капитана невидящими, пустыми глазами.
– Подождите, Зоя Анатольевна, не надо так нервничать, – произнес капитан как можно мягче. – О том, что Сливко страдал геронтофилией, мне известно…
– Ничего вам не известно, ничего вы не понимаете! – крикнула она, перебив
Капитана на полуслове. – Оставьте мальчика в покое!
Леонтьев давно заметил, что люди, проявляющие твердокаменную выдержку, когда речь идет о чужой беде, как правило, начинают дико, непристойно истерить, как только беда коснется их самих. От их хладнокровия не остается следа. С ними невозможно разговаривать, они орут, теряют лицо моментально, даже не оценив толком ситуацию. Им отказывает сразу все – логика, здравый смысл, обыкновенный человеческий стыд.
– Вы часто бывали у него? – спросил капитан, догадавшись, пока Астахова немного успокоится.
– Раз в неделю обязательно. Я никогда не оставляла его без присмотра.
– С кем, кроме вас, он общался? Были у него друзья, знакомые?
– Нет.
– Что, совсем никого?
– Я никогда не видела гостей в его доме. Он боялся людей. После того, что он пережил, у него возникли серьезные проблемы с общением.
– Ну а как же влечение к пожилым женщинам? Вы же сами только что сказали…