Золотой пленник

Орлов Алекс

– Против такой армии и казенные рабы что-то смогут сделать.

– На это я и надеюсь. Конечно, против конницы туранского хана им не устоять, но регулярных войск у нас пока крайне мало – двадцать тысяч против ста. Конечно, что-то еще наберем ополченцами, но вся надежда лишь на легионы.

Они помолчали.

– Ну ладно, разболтался я, вот документы, подорожная и, самое главное, табель на переезд и наем квартиры – четыре золотых и двадцать серебряных рилли.

– Благодарю, ваше сиятельство! – Капитан не в силах был сдержать радость: в его положении

эти деньги были как глоток воздуха для утопающего.

– Желаю удачи, капитан, и хотелось бы поскорее услышать ваш доклад о готовности трех рот к выступлению.

– Приложу все силы, ваше сиятельство.

Покинув штаб гарнизона, фон Крисп перешел в соседнее здание, где располагалось казначейство. Сидевший в окошке крючкотвор с замусоленными лейтенантскими орлами внимательно изучил поданный табель и косо посмотрел на капитана, как будто тот был каким-то бродягой. Потом долго переписывал что-то в учетную книгу, присыпал чернила песком и лишь затем ушел в другую комнату, где долго лязгал ключами и гремел крышками железных ящиков. Наконец он вернулся, подал капитану на подпись книгу и только потом, словно со своими, расстался с деньгами, выложив их двумя столбиками на кожаную подушечку.

Фон Крисп сгреб монеты и довольный покинул казначейство.

31

Наступило утро долгожданного дня, когда ворота сарая широко распахнулись и наряду с опротивевшими физиономиями своих мучителей невольники увидели выстроившихся в две шеренги солдат.

– Чего смотрите, сволочи? Выходите! – привычно заорал Гудьир.

– Давай-давай, хари немытые! – вторили его помощники. Солдаты и командовавший ими пехотный сержант смотрели на все происходящее равнодушно – они прибыли из гарнизона и здешних порядков не знали.

Тех, кто, по его мнению, медлил, Гудьир хлестал плетью, однако уже как-то вполсилы.

Помощники Гудьира согнали всех в кучу посреди двора и продолжали орать и распускать руки. Гарнизонный сержант вмешался.

– Что вы собираетесь делать? – спросил он Гудьира и, не дождавшись ответа, сказал: – Нужно строить их в колонну по три, понятно? Иначе мы здесь до вечера толкаться будем!

– Ну сам и строй! – обиделся Гудьир, его лицо после вчерашнего финального возлияние было пунцовым.

– Ну и сами стройте! – тоже обиделись его приспешники, отойдя в сторону.

Гарнизонный сержант быстро и привычно навел порядок, и скоро колонна была построена. Последовала команда: «По-шли!» – и невольники зашагали, как им казалось, навстречу свободе, поднимая пыль и вызывая ругательства Гудьира.

Питер шагал в середине колонны, рядом с ним были Крафт, Спирос и Густав. Невольники уже заметили, что их мучители одеты в походные мундиры, а из двух телег, двигавшихся в хвосте колонны, одна была нагружена пожитками Гудьира и его пособников.

– Интересно, чего они там столько понабрали? – удивлялся Питер.

– Полагают, им там квартиры предоставят, – усмехнулся Крафт.

– А на самом деле?

– На самом деле там, скорее всего, чистое поле. Хорошо, если есть вода и шатры.

– Ты-то откуда знаешь? – спросил Спирос.

– Случалось мне бывать в шкуре рекрута.

– И как?

– Рекрутом перетерпел, а вот солдатом – недолго получилось. Сбежал искать лучшей жизни.

– Ну и как, нашел?

– Как видишь.

– А все же хорошо, что мы уходим, – сказал Густав. – Хотя и идем на юг, в сторону от моего дома, зато подальше от Датцуна, нехороший это город – злой.

– Нешто города бывают злыми? – усмехнулся кто-то из соседнего ряда.

– Не знаю, как другие… – Густав огляделся. – А эти пыльные стены, этих баб, замотанных в тряпки, выводки грязных детей – ненавижу я их всех, ненавижу!

Вокруг замолчали, невольники стали присматриваться к улицам, по которым шли, к домам и глинобитным стенам, к осликам с поклажей, к замиравшим у ворот женщинам в бесформенных одеждах.

Скоро вышли за город, началась бескрайняя степь.

– Подтяни-и-ись! – прокричал спереди гарнизонный сержант.

– Подтянись, сволочи! – повторил Гудьир и побежал вдоль колонны, щедро раздавая удары плетью.

Невольники недовольно загудели, закрываясь от ударов руками, что раньше делать запрещалось. Гудьир с приспешниками чувствовали, что теряют власть, и ярились еще сильнее. Все закончилось тем, что гарнизонный сержант приказал своим солдатам не подпускать их к колонне.

На последней из двух телег везли три мешка распаренных накануне кукурузных зерен и две бочки воды, маршируя по разогретой степи, казенные люди все чаще оборачивались: время первой кормежки уже прошло, и все испытывали голод.

Наконец в одной из сухих балок сделали привал – чахлые кустики давали мало тени, однако это было хоть что-то. Кукуруза слегка подсохла, и ее, сваленную из мешка прямо на телегу, кромсали деревянной лопаткой и раздавали прямо так, в руки.

Пока одни получали кукурузу, другим давали воду – по мерке на брата, поэтому кто-то давился сухой кашей, в то время как другие лили воду в пустой желудок. Впрочем, никто не жаловался, главное – не били.

После еды сразу тронулись в путь. Скоро колонна вышла на широкую наезженную дорогу, где стали попадаться повозки. Чаще это были простые возы, опасливо съезжавшие на обочину, их пассажиры смотрели на невольников с любопытством, но без сожаления. Если показывался экипаж с охраной, сворачивать на обочину и глотать пыль приходилось казенным людям.

Вскоре после полудня солнце стало так припекать, что трое невольников упали. К ним бросились Гудьир и его помощники, чтобы плетьми заставить упавших подняться, но гарнизонный сержант остановил негодяев.

– Что вы их бьете, они же без сознания!

– Так путь сдохнут! – проорал Гудьир. Во время привала он не только вкусно поел, но и выпил, отчего почувствовал в себе прежнюю силу.

– Их нужно положить на телегу, – сказал сержант, обращаясь к своим солдатам.

– Только не на ту, где лежат мои вещи! – возразил Гудьир.