Золотой сокол
Шрифт:
Но вместо белого барашка путь ему преградило нечто совсем другое. Впереди, шагах в пяти, от темного скопления кустов вдруг отделилось тускло мерцающее бледно-голубоватое пятно и метнулось наперерез. Зимобор вздрогнул и остановился, по привычке хватаясь за меч. Перед ним была рослая, выше него, тощая, изможденная женщина с опухшим лицом, тяжелыми, набрякшими веками, с длинными распущенными волосами, перепутанными и торчащими, как прутья старого помела. Все тело ее сотрясалось, взгляд блуждал. Понятно было, что это такое. Зимобор ждал чего-нибудь в этом роде. Гора мертвого святилища сама по себе была нечистым местом, а на росшую здесь бузину местные ведуны и ведуньи уже несколько поколений
Зимобор не слишком ее испугался: Лихорадка — нечисть бессмысленная. Пока она бормотала и тянула к нему костлявые руки, он нашарил в мешочке с огнивом громовую стрелку — острый кусочек кремня, похожий на стрелу, зажал его в руке, потом громко сказал:
— Марена тебя породила, под бузину посадила, и там место тебе во веки вечные! Из бузины вышла — в бузину ступай!
И бросил в Лихорадку громовой стрелкой. С жутким всхлипом Лихорадка втянулась под корни ближайшего куста, и из-под земли все еще слышался приглушенный вой.
Спустившись к подножию горы, Зимобор пошел в обход нее, в сторону леса. Небо светлело, и хотя до настоящего рассвета было еще далеко, он уже мог разглядеть, куда идет.
Вокруг была прозрачная серая мгла — не ночь, не сумерки, а какой-то особый свет, присущий этому, изнаночному, миру. Зимобор шел, чувствуя, как на каждом шагу раздвигает собой эту тьму, как воду, — само его тело было здесь чужим, инородным. Может быть, ему удастся проскользнуть сквозь этот серый воздух, как рыба скользит в воде — не оставляя следа, ничего не задевая. Как скользят вон те серые, плотные тени за толстыми шершавыми стволами дубов... Чьи-то зеленоватые, мерцающие глаза следили за ним украдкой, чей-то тихий шепот летел ему вслед, и кусты в низине дрожали, словно кто-то рвался из них на узкую тропу и все-таки не решался выйти.
В лесу было темнее, но Зимобора окружало странное свечение: мягко мерцали голубоватым светом кусты и деревья, и то же свечение поднималось от воды темного болотного ручья. Зимобор знал, что в настоящем мире местность здесь понижается, что тропа вскоре должна превратиться в старую, трухлявую, заброшенную гать, по которой когда-то ездили к селу Верхнедолу. Но местность поднималась, тропа оставалась сухой и делалась все шире.
Вот здесь должна начаться гать... Зимобор хорошо помнил череду бурых, трухлявых бревен, наводивших на мысль о мертвых телах. У поворота ручья они лежали плотным помостом, а на середине помоста стоял высокий стебель с ярким розовым соцветьем-метелкой. Дивина сказала, как он называется, но Зимобор забыл.
И цветок действительно был. С этой стороны мира он так же стоял, с таким гордым видом, как будто ему-то и принадлежал весь этот лес. Зимобор замедлил шаг — с цветком хотелось поздороваться, как с хозяином на пороге дома.
И цветок чуть заметно кивнул в ответ на его неуверенный поклон. Свечение вокруг него было особенно ярким, делая его похожим на горящую лучину.
Гать под ногами превратилась к обычную сухую дорогу, плотно утоптанную и широкую, и вскоре перед ним открылась прогалина. Тропа, на которой он стоял, круто поднималась. Впереди горбился холм, на вершине холма высился бревенчатый тын, а на каждом из кольев тына горела,
Зимобор содрогнулся, едва веря глазам, по спине пробежала холодная дрожь, волосы надо лбом сами собой шевельнулись. Перед ним была та самая Волхидина гора, о которой рассказывали нерешительным шепотом и которой никто из ныне живущих не видел. Не видел, потому что той страшной ночью, когда умерла старая волхида, ее жилье провалилось под землю и на месте Волхидиной горы стало Волхидино озеро, окруженное болотами. Но здесь, с изнаночной стороны, гора продолжала стоять, и так же продолжал в ней свое существование зловредный мертвый род, и так же светились призрачным огнем черепа на кольях. Черепа тех, кого волхиды сманили уже в последние десятилетия.
В невольном ужасе Зимобор сделал шаг в сторону, точно сама тропа могла подтянуть его к тыну и утащить внутрь, как язык, высунутый из жадной пасти. Хотелось бежать со всех ног, но Зимобор помнил, зачем пришел сюда. Он должен найти ту, которая в облике белой свиньи изувечила Горденю. Идти туда, на гору? Ноги не шли, словно вросли в землю.
Из леса откуда-то со стороны донесся обрывок песни. Зимобор прислушался. Та, за которой он пришел, обещала погубить и Дивину... И погубит, если он ее не найдет!
Не показываясь из-за деревьев, обходя поляну вдоль опушки, Зимобор пошел в ту сторону, откуда доносилось пение. Здесь тоже имелась тропка, но Зимобор не решался ступить на нее и шел поодаль, настороженно выжидая, не встретится ли кто. Весь лес был полон движением, но он не мог никого и ничего увидеть.
Стена шепчущих деревьев скрыла от него тын, и стало чуть легче, когда горящие глаза черепов уже не следили за каждым его движением. Песня слышалась все яснее, но это была совсем чужая песня — Зимобор не знал ее.
Впереди за деревьями заблестел огонь костра. Зимобор пошел еще осторожнее. Даже огонь здесь был другой — бледный, сизо-голубоватый, с редкими бело-желтыми проблесками. Остановившись за раскидистым ореховым кустом, он вгляделся. Вокруг огня кружились и плясали фигуры. Это были люди — или очень похожие на людей. Женские фигуры, молодые и гибкие, с длинными косами, с пышными венками на головах. И все же чем-то они неуловимо отличались от тех, кого он привык видеть в каждый весенний праздник... Нечеловеческие легкость, гибкость, подвижность были в движениях пляшущих фигур, но не было в них того открытого, теплого ликования, которое отличает человеческое веселье. И вдруг он осознал еще одну странность. Хоровод двигался не по солнцу, как водят его люди, а против. Перед ним были порождения мертвого мира, выросшие под лучами другого солнца, Солнца Умерших [35] .
35
То есть луны.
Он смотрел, выискивая среди них кого-то, как совсем недавно искал Дивину в хороводе возле Девичьей рощи. Кто будет на ее месте здесь?
И вскоре он ее нашел — ту, что занимала место Дивины в этом перевернутом мире. Уже знакомая невысокая фигурка с горбатой шеей и вытянутой вперед головой скакала в середине хоровода возле самого огня, и венок на ее волосах сидел цветочными головками вниз. Размахивая длинными рукавами, она неистово вертелась, то подпрыгивала, то припадала к земле, и сама земля, казалось, дрожала у нее под ногами, насквозь пронизанная потоком силы. Сама эта фигура напоминала бьющееся сердце, сердце этого мира, средоточие его жизни, бешено стучащее в эту священную ночь обновления.