Золотой торквес
Шрифт:
На противоположной стороне залива темнели холмы. За ними, похоже, раскинулись плантации, но огней отсюда не было видно. За время дозора Амери по реке не прошло ни одного судна — ночью Рона считалась несудоходной. Однако неявку Гарри к месту обычной стоянки могли заметить, потому им следовало быть начеку. Даже самые легкомысленные из их группы признавали, что чем ближе к столице, тем больше подозрений может вызвать у других навигаторов непонятное отсутствие старого лоцмана. Все суда на Роне имели опознавательные знаки. Шхуна Гарри была стандартной формы, но отличалась тем, что по всему серебристому корпусу шла ярко-зеленая полоса, а на носу и на корме выделялись крупные буквы названия — «Гремучая Завеса». Наверное, следовало как-то замаскироваться. Вначале они надеялись, что лоцман согласится с ними и с комфортом доставит в Мюрию, а теперь было уже поздно. Встречаясь с другими судами, они подавали приветственные сигналы, надеясь, что отсутствие телепатической связи, принятой между лоцманами, останется незамеченным в горячий сезон Перемирия.
Снизу донесся шорох.
— Это я, — негромко произнесла Фелиция и вскарабкалась на большой валун. — Опять надоедать тебе пришла.
— На реке ни души — одни птицы. А что в лагере?
— Если ты о своем пациенте, то он чувствует себя прекрасно. Шхуна полностью отреставрирована. Герт и Ханси с сознанием выполненного долга удалились в кусты. Ванда Йо тоже блаженствует, хотя на нее польстился только Уве. По-моему, это акт огромного милосердия со стороны бородатого ворчуна.
Фелиция, скрестив ноги, уселась рядом с монахиней. Амери никак не отреагировала на ее скабрезные остроты.
— Дивная ночь, правда? Ночи в плиоцене просто чудо пиротехники. Должно быть, зимой у них сезон дождей, зато сейчас такая благодать — самое время для войны.
Амери промолчала.
— Представляешь, как запрыгают гуманоиды, когда мы разрушим фабрику и закроем врата времени? — продолжала Фелиция. — Наконец-то нам удалось нащупать их ахиллесову пяту и досыта накормить угнетателей железом. А на будущее у меня появилась еще одна идейка, я пока держу ее в секрете… С помощью Элизабет мы склоним на свою сторону как можно больше серебряных, наденем захваченные на фабрике золотые торквесы и создадим человеческую гвардию, которая будет противостоять их Летучей Охоте. Металюди против метагуманоидов! Со временем мы завоюем все королевство!
И опять Амери не проронила ни слова.
Фелиция придвинулась к ней ближе.
— Не одобряешь! Наши действия противоречат твоей христианской этике, да? По-твоему, мы должны добиваться свободы путем переговоров. Благословенный разум! Братская любовь!.. Скажи, отчего ты избегаешь меня, Амери? По-твоему, я такое же чудовище, как все остальные?
Монахиня повернулась к ней. В ее добрых глазах отражался свет звезд.
— Я знаю, что у тебя на уме, Фелиция. Выброси из головы эти мысли, ради Бога! Я ведь уже объясняла, почему не могу тебе помочь. Конечно, ты расстроена и нуждаешься в утешении: сперва не поспела к драке в Финии, теперь еще один прокол с беднягой лоцманом… Но не пытайся использовать меня для удовлетворения своих низменных страстей. У меня свои убеждения, в которых нет места насилию и сексу. Я не призываю тебя их разделять, но уважать меня ты обязана.
У Фелиции вырвался нервный смешок. Она сидела неподвижно, ее загорелое лицо доставляло странный контраст с ореолом светлых волос.
— Только не заводи опять свою песню о братской любви! Я сыта по горло твоими душеспасительными речами. Одно время мне казалось, что я тебе небезразлична…
Монахиня обхватила рукой худенькие голые плечи.
— Ты дерзкая девчонка! Ну конечно, я люблю тебя, иначе не пошла бы с вами!
— Тогда почему? Почему? — Фелиция на миг повысила голос и принудительное давление. Монахиня с криком отшатнулась. — О, прости, Амери! Прости! Я больше не буду, честное слово! Не смотри на меня и не думай обо мне так! — Светлая головка поникла. — Ну почему?.. Разве грех мечтать о крупице счастья и тепла? Может, завтра мы умрем, и все будет кончено.
— Я в это не верю, Фелиция. Умрем мы или останемся живы, я не верю, что все будет кончено. Вот еще одна причина моего отказа.
— Опять религиозная чушь! Да кто докажет, что он там есть, твой Бог? А если и есть, кто докажет, что ему не все равно, что он не играет с нами в кошки-мышки? Ты образованная женщина, врач и прекрасно понимаешь, что доказательств нет!
— Есть. Только они в душе нашей, в желаниях, потребностях, инстинктах. В непонятном, нелогичном стремлении к любви, дающей и не требующей ничего взамен.
— Я нуждаюсь в твоей любви, но ты же не даешь ее мне! По-твоему, честно любить на словах?
— Я и перед собой хочу быть честной. И себя любить, как выражается Клод. Я отправилась в изгнание, чтобы доказать самой себе, что достойна любви. А ты, милая Фелиция, вообще не умеешь любить. По-человечески, во всяком случае. И не в любви ты нуждаешься, а в чем-то ином… ужасном. Моя любовь тебя удовлетворить не может, а то, что ты называешь любовью, жестоко и несправедливо по отношению ко мне. Я искренне желаю тебе помочь, но не знаю как, и мне остается лишь молиться за тебя.
— Превосходно! — В смехе Фелиции звучало презрение. — Ну что ж, валяй! Послушаем, как ты молишься за жестокую, бесчеловечную, заблудшую душу!
Амери снова притянула к себе упирающуюся девушку. В темноте прозвучали тихие, напевные слова:
— Помилуй меня, Боже, помилуй меня, ибо на Тебя уповает душа моя, и в тени крыл Твоих я укроюсь, доколе не пройдут беды. Воззову к Богу Всевышнему, Богу, благодетельствующему мне; Он пошлет с небес и спасет меня; посрамит ищущего поглотить меня; пошлет Бог милость Свою и истину Свою note 26 .
Note26
Библия. Пс. 56; 2-4
— О черт! — выкрикнула Фелиция и разрыдалась.
Амери крепко обняла ее и стала покачивать, как ребенка. Наконец девушка высвободилась из ее объятий и утерла слезы.
— Завтра… будет трудно. Сегодня я испугалась до безумия, а завтра будет еще страшней. Если ублюдок Гарри опять вырвется, то шхуну разнесет в щепки и все мы потонем. Я боюсь, что не смогу его удержать. Уверенность изменила мне. А для метапсихических игр это смертельно. Если заранее боишься провала, все распадается… Что же мне делать?!
— Я помолюсь за тебя.
— Да чтоб он провалился, твой несуществующий Бог! Если он все видит, то должен помочь без того, чтоб его умоляли! Или он хочет, чтоб я ползала перед ним на коленях? Что ему надо?
— Не ему, а тебе. Взывать к Господу, просить его помощи в осуществлении твоих нужд всегда благо.
— Так он, выходит, психолог? А молитва — просто умственный настрой: с верой горы сдвинешь! Кому тогда нужен Бог, если мы сами совершаем то, о чем просим в молитвах? Значит, я должна молиться самой себе? Но в себя я тоже не верю!