Золотые мили
Шрифт:
В голосе Вайолет прозвучала нотка отчаяния; тщательно скрываемое волнение проступило сквозь маску беспечности. Салли заметила, что черты Вайолет несколько огрубели и в лице появилась нездоровая бледность. Она не знала что сказать.
— Только не говорите мне о любви, — продолжала Вайолет. — Мне до смерти надоели поклонники. Я всегда считала, что это — растрата души в пустыне страданий, как говорит Шекспир. Куда лучше выйти за какого-нибудь порядочного старикашку вроде Айка и стать ему хорошей женой.
— Раз вы убеждены в этом, то конечно… — согласилась Салли.
— Да, убеждена, — подтвердила Вайолет. — Я хочу, чтобы у меня был свой уютный домик и рояль в гостиной. Я буду часами играть и петь только для себя. И никогда больше нога моя не ступит в кабачок или в бар. А главное — вы знаете, Айк кое-что смыслит в музыке. Хоть в этом у нас будет с ним что-то общее… Ну и — потом дети, я надеюсь.
— Что ж, желаю вам счастья, — сказала Салли, чувствуя, что добросердечная поддержка — единственное, чего ждет от нее Вайолет.
— Мой девиз: если нет луны, так можно обойтись и фонариком, — заявила Вайолет. — Заходите, миссис Салли, посмотрите, какая из меня выйдет миссис Айк Поттер, ладно?
Глава XXX
Том и Моррис вернулись домой немного раньше, чем ожидала Салли. Когда они показались из-за угла дома в слепящем свете полуденного солнца, она была ошеломлена и на мгновение подумала, не померещилось ли ей. Но она видела их отчетливо и ясно; они не расплылись и не исчезли. Она выбежала им навстречу, обняла их и стала целовать.
— Родные мои! Родные! — восклицала она.
Они тоже целовали ее и что-то говорили. Это были тени прежних Морриса и Тома. Всеми силами они старались скрыть свое волнение. Салли провела их на кухню. Они сели, а она, взволнованная и радостная, принялась кипятить чай и готовить для них еду, без умолку болтая при этом.
Том и Моррис сперва были какие-то странные и тихие. Казалось, они никак не могут стряхнуть с себя оцепенение, избавиться от тяжелого груза апатии, овладевшей ими в тюрьме. Но вскоре Том пришел в себя — встал, расправил плечи и начал ходить взад и вперед, чтобы размять ноги. Он несколько раз принимался что-то рассказывать и тут же обрывал себя, восклицая с широкой улыбкой:
— Ох, мама, до чего же хорошо дома!
— Но Моррис весь как-то обмяк и сидел на стуле вялый и молчаливый. Он не проявлял ни к чему интереса и казался совсем стариком, обессилевшим, больным, разбитым. Одежда висела на нем, как на вешалке. До суда у него были розовые полные щеки и брюшко, что придавало ему вид преуспевающего дельца, но сейчас от всего этого и следа не осталось. Прежде лицо Морриса с его тонко очерченным с горбинкой носом, несмотря на все превратности жизни на приисках, сохраняло выражение некоторого высокомерия; теперь же нос заострился, а кожа пожелтела и висела складками на исхудалом лице. Глаза за тусклыми, плохо протертыми стеклами очков были тоже какие-то тусклые.
— О господи, — вздохнула Салли, — как ужасно видеть отца в таком состоянии, Том.
— Дай ему прийти в себя, — сказал Том. — У него в последнее время сердце что-то пошаливает. Тюремный врач советовал ему избегать волнений, когда он вернется домой.
Моррис сделал над собой усилие и, когда пришли старые приятели и соседи, держался совсем молодцом. Он беседовал с ними и принимал их поздравления и добрые пожелания с той шутливой небрежностью, какой — он знал — они от него ждали.
— Эта история малость пришибла Морри, — сказал Динни. — Но вы не горюйте, миссис, он оправится.
Однако проходили месяцы, а Моррис пребывал все в том же состоянии; редко удавалось чем-нибудь заинтересовать его. Когда Сэм Маллет, Эли Нанкэрроу, Тэсси Риган и другие его закадычные друзья заходили поболтать и перекинуться в карты, Моррис слушал их молча и смотрел куда-то мимо невидящими глазами. Порой он засыпал над картами. Только письма Лала могли вывести его из этого состояния мрачной апатии. Он жадно слушал, когда Салли читала их вслух, изучал карту Галлипольского полуострова и по вечерам обсуждал с Томом и Динни стратегические проблемы.
Вначале письма Лала были бодрые и занимательные. Он описывал в них жизнь на транспорте и первые дни пребывания своего полка в Египте.
Но очень скоро до приисков дошли вести о высадке на Галлиполи и о тяжелых потерях в австралийских и новозеландских частях. В день рождения Салли, 25 апреля, в газетах появилось сообщение, что австралийские войска получили «боевое крещение». Но эта первая операция принесла смерть столь многим, что с тех пор Салли, как и сотни матерей по всей Австралии, никогда уже не встречала рассвет нового дня без чувства тоски и скорби.
Почти одновременно с известием о высадке пришла телеграмма от Лала, в которой он извещал родных, что не участвовал в операции, и Салли вздохнула с облегчением. Но в следующем письме он сообщил, что полк легкой кавалерии спешился и будет брошен в бой на помощь пехоте.
Все друзья и соседи жаждали услышать, что пишет Лал, не говоря уже о Томе, Моррисе, Динни и Дике.
Письмо, в котором Лал описывал высадку на Галлиполи, Салли читала и перечитывала без конца.
«Особенно жарко пришлось, мама, одиннадцатому пехотному батальону и той группе, которая высадилась первой на западном фланге, — писал Лал. — Из тридцати офицеров — семнадцать убиты и ранены. Я толковал с некоторыми ранеными, да и с нашими офицерами, и все, особенно капитан Пек, говорят, что операция была великолепно проведена. Наши начали высадку в воскресенье, в половине пятого утра; когда лодки подошли к берегу, их встретили ураганным огнем из орудий, пулеметов а винтовок. С первых трех лодок не высадилось ни одного человека. Тут остальные ребята просто обезумели. Им было приказано высаживаться без единого выстрела, и каждый отряд, ступив на землю, тотчас рассыпался цепью и бросался в штыковую атаку. Говорят, ругань стояла страшная. Все орали, вопили, ревели и здорово нагнали на турок страху. А там подоспели новозеландцы и с боевым кличем племени маори кинулись нашим на подмогу.
Турецкие снайперы здорово поработали, но в общем турки стреляют из винтовок плохо, иначе они, пожалуй, начисто скосили бы наших бедных ребят. В штыки эти проклятые ни в какую не шли: стоило нашим ребятам подойти к ним поближе, как они тотчас бросались наутек. Ну и бегуны же они — настоящие «рекордсмены». Однако ребята рассказывали мне, что сами видели, как наши, догнав какого-нибудь турка, всаживали ему штык в спину.
Одному пареньку, который лежит тут в госпитале, прострелили пах, и он упал между траншеями на открытом месте. Он не мог шевельнуться, а какой-то турок, трусливый гад, засевший ярдах в ста от него, открыл по нему огонь. Этот «снайпер» выпустил одиннадцать пуль и только один раз задел… шляпу нашего парня. Тут подоспели двое австралийцев, и турок бросился бежать, но наши живо его догнали.