Золотые мили

Причард Катарина Сусанна

— Молодец, малыш, — сказал Лал, — решил ехать к теткам, хоть самому так хочется поболтаться тут со мной.

— Действительно молодец, — подтвердила Салли. Ей хотелось, чтобы Дэн провел эти последние дни с Лалом; но Фанни писала, что старик работник переселился в город, чтобы заменить в лавке сына, ушедшего в армию, а ей, Фанни, никак не управиться с коровами и со всем хозяйством без помощника.

На платформе перед отходом поезда Дэн выглядел таким юным — совсем еще щенок. Нижняя губа его вздрагивала — того и гляди разревется, как, бывало, ревел он маленьким, когда с ним случалась

какая-нибудь беда, которую он не мог снести с подобающей мужчине стойкостью.

— С Лалом ничего не случится, только ты не волнуйся, мама, хорошо? — сказал он. — Все будет в порядке: с ним просто не может ничего случиться!

— Лалу всегда везло, — сказала Салли, чтобы подбодрить его. — Надо только пожелать ему счастья.

— Правильно! — сказал Дэн и благодарно улыбнулся ей. — Я ему сказал, чтоб он почаще плевал через левое плечо, как советует Динни.

Дэн обнял ее, поцеловал и уже на ходу вскочил в вагон.

— Я скоро приеду к тебе! — крикнула ему вслед Салли. — Помогу клеймить молодняк.

Лицо Дэна просияло, и сквозь грохот бегущих мимо вагонов до нее донесся его восторженный крик:

— Здорово, мам, великолепно!

И он уехал, а Салли вернулась в пансион, чувствуя себя одинокой и несчастной. За последнее время она пережила столько разлук: увезли в тюрьму Морриса и Тома, потом уехал в свадебную поездку Дик, а теперь еще предстоит прощание с Лалом. Это будет тяжелее всего. Не надо огорчаться, что Дэн уехал в Ворринап, говорила она себе. Ведь ей хотелось, чтобы он поехал, хотелось уберечь его от этой военной истерии; жаль только, что он не дождался отъезда Лала — им было бы куда легче обоим.

Впрочем, мальчики правы, решила Салли. Лал говорил, что в Ворринапе Дэн будет все равно что на действительной службе — ведь победа будет коваться и там. Значит, надо засучить рукава и приниматься за дело — это для него такой же боевой приказ, как для Лала приказ о выступлении.

Что ни день — все новые слухи ходили по городу о том, когда отплывает экспедиционный корпус. В Индийском океане был пущен ко дну рейдер, и Лал говорил, что теперь уже недолго ждать отъезда. Салли решила непременно проводить Лала, даже если бы для этого пришлось задержаться в Перте гораздо дольше, чем она предполагала.

Каждую субботу она ездила в рокингемский лагерь и весь следующий день проводила на пляже с Лалом. Несколько раз к ним присоединялся полковник де Морфэ. Раз или два он был с женой и в таких случаях держался сдержанно и отчужденно.

Но не кто иной, как он, сказал Салли, на какой день назначена отправка, и его подтянутая фигура была последним, что она могла различить на переполненной палубе военного транспорта, выходившего из Фримантла.

Долгие часы простояла Салли под палящим солнцем в толпе провожающих, ожидая, когда пустят на пристань. После того как люди и лошади были погружены на судно, транспорт отдал концы, и толпа, сокрушая на своем пути все барьеры и увлекая за собой Салли, ринулась вперед, В гуще людей, отчаянно толкавшихся, стараясь добраться до такого места, откуда они могли бы увидеть своих близких, Салли потеряла всякую надежду хоть мельком взглянуть на Лала.

Палуба кишмя кишела фигурами, одетыми в хаки. Они перегибались

через фальшборт, висели на снастях, но высота борта и скорость, с какою транспорт удалялся от пристани, затрудняли видимость, и скоро вся эта масса людей превратилась в серовато-коричневую груду суетливо копошащихся букашек, таинственно объединенных единой целью и стремлением. Все они казались Салли одинаковыми, и ее крики: «Лал! Лал! Где ты, Лал?» — тонули в многоголосом хоре тысяч солдат, их матерей, жен и сестер, отцов и братьев, выкрикивавших последние напутствия.

Но вдруг она услышала свист, каким ее мальчики обычно звали друг друга, и наконец увидела Лала, взобравшегося на чьи-то плечи. Ей удалось пробиться сквозь толпу к самому барьеру. Среди прощаний и пожеланий удачи, раздававшихся со всех сторон, она не могла разобрать, что кричит ей Лал, и боялась, что и он не услышит ее последнего пронзительного выкрика и нелепых напутственных слов:

— Береги себя, милый! Хорошенько береги!

Но тут над водой пронесся веселый, беспечный голос:

— Не волнуйтесь, Салли! Все будет в порядке!

Она увидела Фриско, протискивавшегося сквозь плотную массу солдат, окруживших закрытое чехлом орудие, и сердце у нее сжалось при мысли, что и он тоже, быть может, навсегда уходит из ее жизни. Она размахивала розовым шарфом, как обещала Лалу, и слезы струились у нее по лицу; но она больше не видела его, хотя призывный свист братьев Гауг донесся до нее еще раз, когда транспорт повернул в открытое море.

Уже нельзя было различить фигур на палубе, а толпа все еще продолжала громко напутствовать их. Многие мужчины и женщины бежали вдоль набережной вслед за транспортом. Другие провожали взглядом серый корпус судна, пока он медленно не скрылся за молом. Женщины зарыдали, отцы и друзья старались утешить их.

— Не надо падать духом, — говорили они.

— Что толку расстраиваться!

— Не пройдет и года, как ребята вернутся!

— Зададут они кайзеру жару, в два счета покончат с этой чертовой заварухой!

Почти все покидали набережную с тяжелым сердцем и затуманенными глазами. Каждый знал, что многие из этих ребят, отплывших на транспорте, не вернутся назад. Отцы и матери старались побороть мрачные предчувствия, и тем не менее вокруг было еще немало напускного удальства и бравады. Австралия должна показать, из какого теста она сделана. Раз идет драка, ребята хотят в ней участвовать! Их не удержишь! «Правь, Британия…» Это все хорошо, но Британия не может править без помощи австралийских экспедиционных войск. И мужчины разошлись по кабачкам для подкрепления патриотического пыла. А женщинам вроде Салли оставалось лишь проклинать войну и мечтать о наступлении мира.

На другой день она пошла в тюрьму повидать Морриса и Тома. Им разрешалось только одно свидание в месяц, и Салли радовалась, что в прошлом месяце поручила Лалу навестить их.

Мрачное, похожее на крепость здание на холме, возвышавшемся над Фримантлом, приводило ее в содрогание всякий раз, как ей случалось видеть его. Можно было прийти в ярость от одной мысли, что с Моррисом обращаются, как с преступником, там, за высокими стенами, усыпанными битым стеклом и оплетенными колючей проволокой.