Золотые россыпи (Чекисты в Париже)
Шрифт:
А тот снова поглаживает шляпу.
— У меня к вам одна просьба, господин Загайкевич.
Загайкевич невнимательно бросает:
— Пожалуйста…
— Не могли бы вы дать мне какое-нибудь удостоверение, что я — не Гунявый?
Удивление неизбежно:
— Зачем вам это?
Нестеренко твёрдо и прямо смотрит на него:
— Я хочу ехать на Украину. Но, принимая во внимание, что наша власть не разрешит мне вернуться, я поеду туда нелегально. В случае же моего ареста хочу отвечать только за себя, а не за других.
Загайкевич
— Почему же вы думаете, что вам не разрешат? Подайте заявление.
— Заявление не поможет. А если и дадите мне разрешение, то сразу же по приезде арестуете и расстреляете.
Загайкевич гадливо морщится:
— И как это людям не надоест до сих пор нести околесицу: советская власть расстреливает не за глупость, а только за преступления.
Нестеренко согласно кивает:
— Я и совершил преступление. Убил чекиста.
— А?
Загайкевич сразу меняется.
— Он изнасиловал и убил при мне мою жену. Я задушил его собственными руками.
— Когда это было?
— Шесть лет назад.
— Это правда, то, что вы говорите?
— Правда.
— В таком случае, вас не расстреляют. Можете быть спокойны. Подавайте заявление и напишите об этом. Сообщите все данные. Правдиво и точно.
Нестеренко медленно качает головой:
— Не могу, дело с разрешением растянется на год. А я должен ехать немедленно. Я ищу своих детей. Затем и еду. Тот человек, которого вы принимали за моего компаньона, должен был найти моих детей. Из-за этого я искал его по всей Европе. Но теперь знаю, что он всё время обманывал меня, и я обязан ехать сам. Заявление свяжет меня.
— Но вас же арестуют за нелегальный въезд. Могут убить при переходе границы.
Нестеренко спокойно качает головой:
— Знаю. Пусть арестовывают, убивают. У меня нет другого выхода. Вас же я прошу, если можете, дать мне это удостоверение.
Загайкевич изучающе, с острым интересом смотрит на Нестеренко. Потом напряжённо о чём-то думает. Глаза Сони мягко и тепло прикасаются к лицу лже-Гунявого.
Вдруг Загайкевич ошарашивает:
— А со мной вы согласились бы поехать?
— Как это?
— Ну, так. Я берусь перевести вас через границу легально. Но вы дадите слово, что сами отправитесь туда, где совершили преступлений, и предстанете перед судом. Не бойтесь. Если всё было так, как вы говорите, я даю вам слово, что вас оправдают. Только прежде мы заедем в Москву и вы выступите со своим признанием по делу золотых залежей. Хорошо?
Нестеренко подозрительно посматривает на Загайкевича. Тот устало и грустно улыбается:
— Не верите? Чекист заманивает, чтобы расстрелять там? Эх, публика, публика! Скучно с вами до безумия. Ну, как хотите.
Нет, Нестеренко уже верит, но…
— Я согласен и верю вам… Только… я еду не один. Со мной хочет ехать ещё один человек. Вы знаете его: Ольга Ивановна.
— Кто?!!
Тут Загайкевич окончательно теряет
— Ольга Ивановна? Антонюк? Она сама вам это сказала?
— Сама.
— Почему? Каким образом вы с нею об этом говорили?
Нестеренко опускает глаза. И Загайкевич вдруг всё понимает. И тот,
прежний разговор о чекистах, и кто эти «другие люди», которые охотились за Гунявым, и это «ещё и как», и всё, всё, что было неясно. Он сразу гаснет и совсем тоскливо щурит глаза.
— В конце концов, это не важно. Разумеется, ещё с одним человеком… труднее. Но, я думаю, можно будет провести вас обоих. Только я еду скоро. Через несколько дней. Сможете?
— Думаю, что сможем.
Загайкевич поворачивается к Соне. Она в тихой задумчивости, не мигая, глядит куда-то за оконную портьеру.
— Товарищ, мы едем через три дня… Слышите, товарищ?
Соня вздрагивает и быстро поворачивается к нему:
— Хорошо. Охотно.
— Ничего не имеете против двух компаньонов?
Соня бледно улыбается:
— Что я могу иметь против? Это их дело. Ведь они поедут с чекистами.
Правда, господин… как вас теперь? Нестеренко, что ли? Не боитесь? А золото ваше?
Нестеренко смотрит на неё добрыми, смешливыми глазами.
— С вами я ничего не боюсь. А золото моё в нас самих и там… дома.
Загайкевич резко поднимается, хватается за голову, сжимает виски.
— Фу! Вот так так! Вот бред! Ха! Вы правы, Нестеренко: золото и нас самих и там, дома! И действительно, ничего не бойтесь. Мы не святые и тоже делаем ошибки. Но себя по головке за ошибки не гладим. Не погладим и за это золото. Но мы его всё-таки найдём! Вы правы! А Ольге Ивановне скажите, что я буду чрезвычайно рад, что… о, да вот и она сама, как нарочно!
В салон быстро входит Леся. Волосы гладко причёсаны, видны даже мокрые блестящие полоски. Фиолетовые глаза охватывают все лица сразу и с тревогой останавливаются на Нестеренко.
Он встаёт, идёт ей навстречу, громко говоря:
— Ольга Ивановна, всё прекрасно! Нас с вами господин Загайкевич и госпожа Кузнецова берут с собой. Мы легально поедем на Украину, Им всё известно.
Загайкевич с привычной галантностью кланяется Лесе и подаёт руку.
— Совершенно справедливо: теперь известно всё. И всё понятно. Даже разговор с вами, который так меня поразил. Знаете, какой?
Леся лукаво качает головой.
— Знаю. Но я тогда не знала, кто вы.
— Тем ценней это для меня. И потому я с искренней радостью возьму вас с собой. Мы станем там вместе добывать настоящее золото. Идёт?
А в глазах его такая добрая грусть и такой он в эту минуту свой и простой, что она краснеет и крепко-крепко пожимает протянутую руку.
Глухо гремит, гудит, звенит Париж за окном. А в тех самых бразильских пампасах или лампасах — тишина степей, однообразие дней, бесконечность, исчезновение. Ну, чистейшее безумие.