Золотые звезды «Альфы»
Шрифт:
Мы выставили все автомобили посередине реки и включили все фары, ослепляя китайцев. Это здорово нам помогло.
До глубокой ночи шло ожесточенное сражение. Треск дубин и прикладов, крики ярости и просьбы о помощи, стоны, мат — все слилось в сплошной рев.
Вскоре обе стороны стали вытаскивать из этой схватки раненых и изувеченных. Картина жуткая. И никто никого не мог выбить с острова… Далеко за полночь схватка стала потихоньку затухать.
…
И этот раз пришел, но, к счастью, применил он тогда не оружие, а бронетехнику. Иного выхода просто не было. Даже теперь, через пять лет, сидя на кухне оперативной квартиры в Москве, отхлебывая холодный, горький чай, он чувствовал, как возвращается к нему то состояние — дрожь во всем теле, тошнота, липкий пот, заливающий лицо.
Случилось это в феврале 1968 года. Один из секретов доложил на заставу, что огромная колонна китайцев с плакатами и лозунгами движется в сторону острова. Старший наряда терялся в примерном подсчете количества нарушителей, называл человек восемьсот. Позже выяснилось, в тот день на лед вышла тысяча китайцев.
От многосотенной китайской толпы исходила зловещая опасность. Это чувствовал он, лейтенант Бубенин, это чувствовала горстка его пограничников, растянувшаяся в две шеренги, в две тонкие ниточки.
А на импровизированной трибуне, которую соорудили китайцы, один оратор-горлопан сменял другого. Их криками приветствовала толпа. Звучали цитаты Мао, которые хором повторяли китайцы. Гремели барабаны оркестра. По команде толпа развернулась и бросилась на шеренги советских пограничников.
«Тысяча отборных, крепких, разъяренных бойцов схватились в смертельной схватке. Мощный, дикий рев, стоны, вопли, крики о помощи далеко разносились над великой рекой Уссури.
Треск кольев, прикладов, черепов и костей дополнял картину боя. На многих автоматах уже не было прикладов. Солдаты, намотав ремни на руки, бились тем, что у них осталось…
А громкоговорители продолжали вдохновлять бандитов. Оркестр ни на минуту не умолкал.
Напряжение достигло предела. В какой-то момент я вдруг четко осознал, что может произойти что-то непоправимое. Решение пришло неожиданно…»
…Бубенин встал, подошел к окну. Он не раз возвращался в мыслях к тому страшному побоищу и к своему неожиданному решению. Может, и не прав был, как считал кто-то в отряде. Может, и в самом деле не по чину-должности много взял на себя.
А если бы не взял? Если бы не вскочил в БТР и не приказал механику-водителю направить машину на толпу китайцев? Они просто смели бы его пограничников, раздавили, затоптали. Китайцы обвинили его тогда, что он задавил четырех «мирных рыбаков».
В погранотряде его поступок тоже был воспринят неоднозначно. Оживились особисты, уголовное дело завела военная прокуратура.
Начальник разведки внимательно выслушал его, пограничников, задавал наводящие вопросы и все больше хмурился, мрачнел.
В конце беседы он долго молчал, потом глухо, тяжело спросил:
— Вы понимаете, лейтенант, что подписали себе приговор?
Да, он это прекрасно понимал. Там, на «ледовом побоище», у него не было выбора — не останови он китайцев, потеряй своих солдат — приговор. Остановил нарушителей границы — сбил или не сбил, надо еще доказать — опять приговор.
Трудно сказать, почему тогда закрыли уголовное дело, не состоялся «приговор», о котором говорил генерал. Ходили слухи, что когда об этом происшествии доложили Генеральному секретарю Леониду Брежневу, он ответил: действия пограничников следует одобрить. А может мартовские события 1969 года «помогли». Получилось на войне как на войне — после Даманского выходило не под приговор подводить надо, а награждать. Наградили.
Мужество пограничников
На следующее утро за ним приехали те же сотрудники, что встречали в аэропорту. Куда теперь лежал его путь? Может, в прокуратуру? Оказалось на площадь Дзержинского, нынешнюю Лубянку, в управление пограничных войск КГБ СССР.
Началось хождение по высоким кабинетам. Сопровождающий провожал его в приемную какого-то начальника и докладывал дежурному офицеру.
— Майор Бубенин…
Офицер понимающе кивал и заходил к шефу. Через минуту— другую майора приглашали в кабинет. Виталий Дмитриевич чувствовал, что это какие-то большие начальники Комитета госбезопасности, но кто эти люди — оставалось загадкой.
Сами они не представлялись, одеты были не в форму, а в штатские костюмы, так что об их званиях можно было только догадываться. Майор с границы, для которого начальником является командир погранотряда, а командующий округом — заоблачная высота, разумеется, не знал и не мог знать высший эшелон руководителей Комитета госбезопасности. А это были именно они. Позже Бубенин узнает, что водили его по кабинетам членов коллегии КГБ, и те самые штатские, интеллигентные, негромкие собеседники майора носили звания генерал-полковников и возглавляли ведущие главные управления.
Поразительно, но первый день собеседований для прояснения его судьбы ровным счетом ничего не дал. Высокие начальники, как казалось ему, говорили обо всем, только не о том, зачем его вызвали в Москву…
Так в беседах прошло несколько дней. Вечером он был у первого заместителя председателя КГБ Семена Кузьмича Цвигуна.
— Завтра идем к Юрию Владимировичу Андропову, — сказал Цвигун.
«Служи верой и правдой…»
Ровно в десять их пригласили к председателю КГБ. Первым вошел генерал Цвигун, за ним начальник погранвойск генерал Матросов, потом руководитель 7-го управления генерал Бесчастнов и он, майор Бубенин.