Зомби
Шрифт:
— Ну… я-то могу, пожалуй, и доказать.
Роальд Васильевич пошел к двери сороковой квартиры.
— По-моему, зря, книголюб, — сказал Борис, но тут на звонок отозвались: дверь открыла девушка. Оплывшая фигура, порванный халат с мокрым подолом. Лицо же ее, осиянное блаженной улыбкой, коротконосое, приплюснутое, с характерным разрезом глаз окончательно подтверждало — юродивая.
— Таня?
— Да! — радостно пробасила девушка.
— Господи, книголюб! — махнул Борис. — Ты же видишь!
— Дети и… вот такие говорят правду, — серьезно
— Ой, одна! А мамка моя прижмурилась! А ее рак съел! Рак!
— Вы… — Роальд показал на дверь сорок второй, — у него убирались?
— Да! Безногий он! Безногий! Не ходит! Щупает! Вот тут!
— И… когда к нему заходили последний раз?
— Когда! Сегодня! Борода! Борода приходил! Щупал!
— Сколько времени назад! А что за «борода»? Ты его знаешь?
— Сегодня! Не знаю! Нет! Щупает он! Они щупают! Они!
— Бесполезно, Роальд, — поморщился Борис, — ты что? Не знаешь таких? Приедет Капустин, она и ему начнет говорить, что это ты ее щупал. Влетишь так! За развращение малолетних!
— Дурак! — обозлилась девушка. — Ты не щупал. Он! Илья! Безногий!
— Пошли! — махнул на нее Борис, — или я один войду. Охота тебе.
— Ну, начнем, — неохотно решил Роальд, — а про бороду бы…
— Дурак! — крикнула Таня. — Не умеешь — не берись! Взялся за гуж — не говори, что не дюж!
— Пошли с нами, Таня, — поманил Роальд, оглядываясь. Борис же потянул за сверкающую ручку, и дверь открылась.
Показалась прихожая в расширяющейся щели.
Борис отступил, словно демонстрируя Роальду обои в клеточку, половик, потом вешалку, зеркало, полку с телефонным аппаратом. На половике — помойное ведро.
Тут же между следователями к ведру протянулась толстая рука. Таня хихикнула, сильно толкнув обоих, и, подхватив ведро, отправилась вразвалку во двор.
— Зачем ты ее-то, — кивнул вслед Борис, — впутываешь? Толку-то!
— Илья Михайлович! — позвал Роальд. — Вы дома?
Его собственная квартира, что в трех-четырех километрах отсюда (по прямой), была, наверное, похожа: прихожая была похожа, только половик не засаленный, зеркало — чище и просторней, вешалка — нагруженней, а вместо той вон стены у него — дверь в другую комнату. Все они похожи, капитан. И люди и квартиры…
Здесь падал псевдосолнечный желтоватый свет из комнаты первой и единственной.
— Илья Михалыч! Мы зайдем?
— Вы чего к нему? — спросили сверху.
Подняв голову, Борис обнаружил на ступеньках шлепанцы, а выше — крупную женщину. Кажется, седую, с розовыми скулами и покрасневшим носом.
Борис толкнул Роальда в плечо, показал большим пальцем через свое плечо:
— Вот и понятые, — и прошел в сорок вторую квартиру, сразу свернув на кухню.
— А чего с ним? Танька-то у него?
— Вы его видели сегодня?
— Илью-то? Да уж дней пять не катала его Танька. А что?
Она, тяжело топая, сошла к двери. Роальд показал ей удостоверение:
— Зайдите с нами.
Тетка, как полагается, перекрестилась:
—
Роальд Васильевич прошел в прихожую. Справа от него Борис щелкал тумблерами.
— На кухне и в сортире никого.
Комната встретила их псевдосолнечным цветом задернутых желтых штор. Бросилась в глаза вполне приличная «стенка» с безделушками. Книголюбу Роальду тут же привелось мгновенно оценить румынские (как у него дома) полированные книжные полки — шесть штук в два ряда. За стеклами сквозь желтый дребезг отраженных штор проступали корешки знакомых книг.
Широкую тахту, заваленную вроде бы только скомканным бельем, сначала закрывал от них письменный стол, тоже весь заставленный: посудой, пузырьками, стопками книг.
Потом, по мере их приближения, из-за угла стола показалось изголовье с подушкой, с желтым лицом на подушке.
— Илья Михалыч! — соседка опередила их, склонившись над лицом и вскрикнув.
Борис отстранил ее, профессиональным «докторским» жестом нащупал запястье, затем бесстрастно поднял лежащему веко. Глаз уже высох — не отражал «солнечной» шторы. Зрачок расплылся и словно потерял контуры. Веко, когда от него отлепился грубый, с острым ногтем палец Бориса, осталось поднятым. Глаз глядел в никуда.
— Господи! «Скорую»?!
— Час, как умер, — сказал Борис, — сам себе уколы делал?
— К нему врач ходила! Не часто! Как вызовет! У него, как обычно, на столе телефон всегда стоял, второй аппарат! Вот стоит!
— Пузырьки из-под инсулина, шприц, вата. Спирт, видно, пролил, — перебирал носком ботинка на полу вещественные доказательства Борис.
Ему в такт что-то шаркало в прихожей. Роальд увидел, что Таня протирает тряпкой зеркало, второй телефонный аппарат.
— Не надо! — показал он ей пальцем на лестницу, — туда уйди!
Таня засмеялась.
— Танюшк! — седовласая, красноносая соседка протянула к ней руки из широких рукавов. — Илья-то помер! Помер!
Таня повернулась, подошла. С тряпки капало.
— Укол! — сказала она. — Спит Илья! Безногий! Щупал! Щупал! Спит! Буди! Гулять!
— Уйди к себе! — показал на лестницу Роальд.
— Пойдем-ка, Танюш! — подхватила ее под руку соседка. — Пойдем! Я звоню? Вашим-то?!
— Да-да, — кивнул Роальд, — по ноль три. А в отделении знают.
— Кто? — спросил Борис.
— Я же им звонил на всякий случай. Сюда сейчас участковый должен зайти.
Складки, морщины на лице покойного были уже разглажены смертью. Покоем. Покойные — самые спокойные.
— Не старый?
Борис листал паспорт. Уже успел найти.
— Тридцать восемь лет.
— Глядится старше, — Роальд приподнял одеяло. Пахнуло тленом. Уже? Ног у покойного не было. Короткие култышки. Бурые, сырые пятна на простыне.
— При тяжелом диабете, я читал, — Борис все то отступал, то подходил, звенел посудой, — бывает такая штука… гангрена. Наверное, у него ноги так-то и пропали.