Зомбячье Чтиво
Шрифт:
Хотя меня охватил ледяной страх, сжав мое сердце холодными пальцами, я знал, что должен что-то сделать, когда она двинулась на моего друга своей дергающейся, механической походкой. Я подошел к ней сзади и взял ее за голые костлявые плечи, и ее плоть под моими пальцами казалась оттаивающим мясом.
У нее изо рта потекла слизь, и она повернулась и уставилась на меня теми глазами, которые видели Смерть. Я задрожал в холодном свете ее взгляда.
Я использовал единственное оружие, которое у меня было:
–
– спросил я ее.
Она попятилась, прижимая руки к голове, сальные пряди волос свисали ей на лицо, застывшее в безмолвном, изнуряющем крике.
– Он, - сказала она тем скрипучим, нечеловеческим тоном. – ОН... ОН... ОН ИДЕТ.
С этими словами она развернулась и выбежала из комнаты, опрокинув на пол стол со стеклянной посудой, все ее тело подскакивало от диких спазмов и сокращений, как будто каждый нейрон в ее мозгу давал осечку. Мы услышали, как открылась дверь над визжащими животными, и услышали крик женщины в ночи, когда она нашла тьму забвения, и оно нашло ее.
И именно в тот момент, когда она убежала, мы оба почувствовали что-то в той комнате, присутствие, силу, смертельную тьму, движущуюся вокруг нас с шелестом атласа гроба, трепетом саванов. Я думаю, что это был ОН: Ангел Смерти. Он был там, такой осязаемый, что наполнил комнату невыразимым отчаянием и тьмой... А потом исчез, как будто его и не было.
Уэст, как всегда мастер преуменьшения, просто сказал:
– Ну, я думаю, она не в своем уме.
И да, она действительно была не в своем уме, когда ее воскресили. Сошла с ума в каком-то неизвестном месте, но от ЧЕГО?
В ту ночь я был близок как никогда к полному безумию. И только быстрота мышления Уэста и его хорошее виски спасли меня, пока не стало слишком поздно. Но даже сейчас я чувствую это место, этих тварей, царапающихся в своих клетках, чувствую запах химикатов и гниения, эти дымящиеся миазмы в чане, и, прежде всего, я слышу эту собачью тварь в углу.
Почему оно не могло сидеть тихо?
Почему оно продолжало кричать?
10. Кладбище
Луна, взошедшая над полями сражений во Фландрии, была светящимся, неодобрительно смотрящим глазом, а темнота была треснувшим яйцом, разбившимся о землю, пролившим ползучий черный желток теней, которые заполнили траншеи и воронки от снарядов, промокшие блиндажи и кладбище Ничейнoй земли. Подобно вездесущему дождю Фландрии, они затопили сельскую местность и погрузили ее в совершенную стигийскую черноту, нарушаемую только матовым лунным светом, поблескивающим на стреляных гильзах и полированных белых костях.
Крил наблюдал, как взошла луна и сгустилась тьма, думая, вспоминая и внутренне содрогаясь, пытаясь осмыслить то, что он видел на разрушенном посту.
Ты не можешь быть уверен в том, что видел, - сказал он себе.
– Ты видел что-то... что-то, похожее на мальчика... мальчика, который неделю пролежал в могиле,
Ты слишком стар, чтобы верить в привидений, не так ли?
Но он не знал, он просто не знал.
Только не после того захоронения... Эти следы, эти чертовы следы.
Die toten... die toten dieser spaziergang.
Да, это преследовало его каждую минуту бодрствования и превращало его кошмары в уродливые, черные сгустки.
Его цинизм, его прагматизм... Даже они не могли спасти его сейчас. Конечно, он был настроен скептически, потому что скептически относился ко всему. Одна зона военных действий за другой, год за годом, когда он совал нос в мрачную машину смерти, за эти годы что-то внутри него перевернулось, прогнало свет и заполнило эти пустоты тьмой.
Все эти невинные молодые люди.
Политика могла меняться от одного поля битвы за другим, но лица всегда были одинаковыми: мальчики восемнадцати и девятнадцати лет жили со страхом и ужасом день за днем, пока ужасы войны не стирали краски с их лиц, заменяя молодую плоть на старую, делая губы жесткими и бескровными, высасывая из глаз молодость и сменяя ее высохшим отчаянием. Все они были потрепаны войной, изношены, разбиты, состарились раньше времени, сломлены до того, как им исполнилось двадцать. Крил видел их снова и снова, война за войной, выжившие возвращались с последних боев, а в их ушах все еще звенело от выстрелов и криков раненых, они хромали, плечи ссутулились, спины согнулись... как старики, старые сломленные люди.
Это была война.
Несколько месяцев назад, после битвы при Нев-Шапель, после особенно ожесточенной бомбардировки немецкими тяжелыми орудиями, Крил наблюдал, как похоронные группы привозили мертвых на носилках, раскладывая их на потрескавшейся розовой глине... дюжина, затем две дюжины, затем в три раза больше. Носильщики смотрели на него с кипящей ненавистью в глазах, только это было не из-за него, а из-за войны и обломков, которые она произвела. Он долго стоял там, не в силах отвернуться, не в силах оторвать взгляд от этих измученных, окровавленных лиц. Их глаза были открыты, смотрели прямо на него, и он почувствовал, как в нем вскрывается острая вина.
Во время боя траншеи были забиты солдатами, в четыре ряда стрелявшими из винтовок, пулеметов и траншейных минометов, пытаясь отразить нападение немцев. Гунны хлынули волна за волной, и орудия ревели, и снаряды рвались, и тела громоздились друг на друга, сотни застревали в заграждениях из колючей проволоки или тонули в грязи, когда в них попадали высокоскоростные снаряды. Немцы подобрались так близко, что можно было услышать их отдельные крики агонии, увидеть испуг и муку, запечатленные на их юных лицах... А затем, Боже милостивый, тела. Они пролежали там несколько дней среди мух и личинок, потрепанные крысами, бело-красное лоскутное одеяло из трупов, которые, казалось, слились в единое целое из гниющей падали, ставшей зеленой, серой и черной. Ночью было слышно, как от их мундиров отскакивали пуговицы, когда тела раздувались от газа. Вонь была невообразимой, и это было нечто большее, чем зловоние смерти – резкий, кислый запах целого поколения, истребленного без веской причины.