Зомбячье Чтиво
Шрифт:
Крил чуть не засмеялся.
Нет, ничего хорошего из этого не выйдет.
Солдаты что-то подозревали и намекали на худшие из возможных событий. В глубине души они знали, что что-то не так, помимо обычных бедствий войны, есть что-то еще. Может быть, они и не скажут это вслух, но они знали. Во всяком случае, некоторые из них. Но офицеры? Нет, никогда, никогда за миллион лет они не признают это. Стариков в Сэндхерсте[15] не учили бороться с живыми мертвецами, в отличие от крикета.
Крил спотыкался в грязи, пробираясь через систему траншей, его глаза остекленели, кожа была влажной от дождя, сердце
13. Боевая Усталость
Иногда он просыпался по ночам, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, и как только потение и судороги заканчивались, он задавался вопросом, что могло его так душить, но в душе он знал: война. Спустя какое-то время, проведенное в окопах, начинало казаться, что времена, когда твой организм насыщался сладким чистым воздухом, давно прошли, и теперь твоим легким остается питаться трупным газом, болотным туманом и дымом обгоревших тел.
Проснувшись и зная, что уже не уснет, он пробирался к пожарной траншее и слушал, как солдаты шепчутся между собой, делясь своими страхами, что умрут и никогда больше не увидят родные дома. Он слушал их голоса до тех пор, пока они не превращались в убаюкивающее тихое бормотание, как древние часы, тикающие в вечности, и довольно скоро эти голоса превращались в дождь и журчащую воду, комья земли, мягко ударявшиеся о крышки гробов – звук проходящего времени. С приближением рассвета начинали раздаваться тихие голоса, грохот снаряжения, хлопанье намокшего под дождем пончо, шуршание грязи. Время от времени что-то вроде смеха или рыданий, а затем глубокая тишина, уходящая в пустоту. Ветер пел последнюю скорбную песню среди зубчатых стен и забрызганных глиной земляных работ. Крысы выскакивали из-за мешков с песком. Иногда завывала одинокая собака.
В дни, последовавшие за битвой при Лоосе, Крил начал задаваться вопросом – и не в первый раз – о состоянии своего разума и, более того, о состоянии всех разумов в той войне. Он начинал думать о каком-то заразном, коллективном безумии, распространяющемся подобно микробу, и он не мог вспомнить, когда в последний раз разговаривал с кем-то, кто был хотя бы немного нормальным.
Солдаты беспокоили его.
Их юность обратилась в пепел, они размышляли о своей смерти, как старики, надеясь только на то, что от них останется хоть что-нибудь, что можно будет похоронить. Безжалостные, упорные бои, лишения, бесчеловечность и страдания в окопах превращали их разум в похлебку болезненного слабоумия и пандемической меланхолии. Доброе белое мясо разума было пережевано, и от него осталось только что-то прогорклое, ищущее землю и тихое погребение. Так многие из них достигли той стадии, когда они были убеждены, что единственный способ стать хорошим солдатом – это умереть в бою. И это был не какой-то ошибочный героизм, а своего рода фатализм, который каждый прожитый день только продлевал агонию, и чем скорее она закончится, тем скорее они выберутся из грязи и грязи окопов, и даже смерть была лучше, чем жить как крыса в норе.
Они смотрели на Крила с широко раскрытыми белыми глазами и грязными лицами так, словно он был каким-то экзотическим видом, сумасшедшим существом, которому место в клетке, и постоянно спрашивали: Что, черт возьми, ты здесь делаешь? Ты мог бы быть сейчас дома.
Крил отвечал им, что у него нет дома и тихая квартира
– Ни жены, ни детей, приятель?
– Нет. Один развод. Не смог удержать семью, прыгая по всему миру в поисках той истории, которую я, кажется, никогда не найду.
– Сколько войн ты повидал?
– Тринадцать, - говорил он им.
Они никак не комментировали это число, как будто боялись, что оно проклянет их своим невезением. Они просто продолжали спрашивать его, почему он пошел на войну, и он говорил им правду:
– Я кое-что ищу.
Они спрашивали, что именно, а он не отвечал.
Что на самом деле он мог сказать?
Что Фландрия представлялась как огромный ядовитый цветок, и все они были пойманы в ловушку его лепестков, мучительно ожидая, когда он закроется, пойманы в неизбежную ядовитую тьму, ожидая медленного зова вечной ночи? Даже он с несколько угрюмыми и мрачными мыслями, которые были своего рода психологической/метафорической ловушкой, результатом перенапряженного разума и перегруженного воображения.
Но именно так он это и видел.
Здесь, в этом месте, жила Смерть. Злокачественная, истощающая, голодная смерть, и это была сила, намного превосходящая все такое простое, как несчастья войны. Онa былa живой, стихийной, бесплотной и разумной... И он чувствовал это с тех пор, как попал во Фландрию.
Как будто онa ждалa меня, - часто думал он в густых ночных тенях.
– Я преследовал еe в битве за битвой, и теперь онa больше не убегает от меня, онa больше не прячется, а просто ждет в темноте, как увитый плющом кладбищенский ангел, раскинув руки, чтобы обнять меня и увести за пределы бледности в мир шелестящих теней и небытия.
И всякий раз, когда его цинизм становился сильнее этой мысли, ему нужно было всего лишь совершить дневную экскурсию по сельской местности, непрерывно курить и грызть ногти, чтобы убедиться, что это не слишком далеко от истины.
Это было место Смерти.
Он не знал, что такое Фландрия до того, как она была изрыта траншеями и выпотрошена снарядами, а ее внутренности были вывернуты наизнанку, покрыты грязью и затонули в стоячей дождевой воде, в огромном болоте, наполненном падалью и усеянном костями... но он был почти уверен, что это было красивое место. Вероятно, зеленая и цветущая, плодородная европейская старинная местность, где можно наслаждаться запахом сладких цветов и считать желтые сенокосы на горизонте, слушать скрип фермерских повозок, запряженных лошадьми, петляющих по изрытым колеями грунтовым дорогам. Как что-то из пасторального пейзажа Писсарро или Сезанна.
Но война забрала все это и навсегда изменила облик местности со страны чудес на пустошь. Сельская местность была усеяна крошечными фермерскими деревушками – он знал это, потому что их руины были повсюду, - и он представлял, что когда-то они были причудливыми маленькими местечками. Но они никогда больше не будут прежними. Рука Смерти была безжалостна, она сотворила здесь дьявольское заклинание, зловещую алхимию, инфекцию, которая поразила Фландрию до ее гниющих костей. Это никогда не могло быть полностью уничтожено. Когда он огляделся и увидел эти деревни, похожие на памятники, стоящие в руинах, холодные, разрушенные и пустые, окруженные кладбищами, грязевыми болотами, мусором и разрушенной военной техникой, обдуваемые холодным/горячим ветром, который вонял гнилью, нечистотами и экскрементами... его пронзила боль до глубины души.