Зона для Сёмы–Поинта
Шрифт:
На вид ему было немногим за сорок лет, но, видно, жизнь его изрядно потрепала: у него был туберкулезный цвет кожи, да и изрядная худоба говорила о том, что ему часто доводилось недоедать и нести лишения.
Он вдруг жестко обратился к этому заедающемуся сокамернику:
— Слушай, сявка подзаборная, ты чего это своей пастью невпопад щелкаешь? Земляк получил посылку от родственников, и это грев, который ему наверняка на этап собирали, а ты хочешь распотрошить его? С какой стати, Сохатый? Ты что, имеешь что-то предъявить ему или он тебе должен по жизни? А может,
Каждое свое слово он выговаривал жестко, как бы заранее обвиняя Сохатого в допущенном косяке, даже не пытаясь скрывать Своего недовольства.
— Да нет, Филя, просто я хотел для общества подсуетиться… — мгновенно стушевался тот, отлично понимая, что вновь закосорезил, пытаясь наехать на незнакомца с баулом.
— А тебя что, Сохатый, общество просило об этом? А может, у тебя есть особые полномочия, а мы просто о них ничего не знаем? — ехидно заметил Филимон.
— Нет, но я… — тот заметно стушевался и не знал, что ответить.
— А если нет, тогда ты, сявка молдавская, закрой свой поганый рот, сиди в своем стойле, посапывай в две дырки и не суй свой нос, куда тебя не просят, понял! — резко, с нескрываемой злостью, оборвал Филя.
Почему «сявка молдавская»? Видимо, молдаване чем-то ему насолили в прошлом…
Ни слова не ответив, Сохатый опустил свою физиономию к полу. Не поднимая глаз, подошел к своей шконке и быстро взобрался на второй этаж. Потом, молча, улегся и отвернулся лицом к стене.
А Филимон повернулся к Семе–Поинту:
— Судя по всему, земляк, тебя сегодня на этап выдернут… — дружелюбно заметил он.
— Похоже на то, — кивнул Сема–Поинт.
Затем распаковал блок сигарет, вытащил из него две пачки, внимательно осмотрел их фабричную упаковку: не нарушена ли? Вдруг именно в этих пачках сигарет и запрятан тайник Сереги Младого!
После чего вышел на середину камеры, бросил их на общий стол и объявил:
— Это на общак! Курите на здоровье!
— Вот это по–нашему! — одобрительно заметил Филимон.
Как ни странно, но никто из сокамерников не рискнул подойти и угоститься сигаретой: тем самым они как бы признавали лидерство бывалого Филимона.
А тот, словно воспринимая это как должное, кивнул Семе–Поинту присесть рядом, и когда тот опустился на его шконку на первом ярусе, спросил:
— По первой ходке чалишься?
— По первой.
— А почему сразу на строгий режим окрестили: статья тяжелая, что ли?
— Так получилось, — не вдаваясь в подробности, ответил Сема–Поинт.
— Понятно, — кивнул тот, соблюдая негласное тюремное правило, по которому любой зэк имеет право говорить о себе только то, о чем сам хочет сообщить, потом тихо шепнул, — Все будет о’кей, братишка! — он дружелюбно подмигнул и многозначительно добавил шепотом: — Вместе этапом пойдем!
В его мыслях Сема–Поинт «прочитал», что Филимон является близким Сереги Младого:
Мысленно поблагодарив Смотрящего, Сема-Поинт шепнул:
— Рад знакомству, земляк! — и обнадеживающе добавил: — Надеюсь, подружимся!
— Не сомневаюсь, — улыбнулся Филимон и еще тише спросил: — Я могу тебя Семеоном называть?
— А ты как думаешь? — на этот раз подмигнул уже Сема–Поинт.
Он специально ответил уклончиво: если Филя посвящен Серегой Младым или Саней Омским в их план, то он сам ответит на этот вопрос, а если нет, то Сема–Поинт остается чистым в отношении него, и никто не сможет предъявить ему, что он специально ввел Филимона в заблуждение ил и обманул, назвавшись чужим именем.
На самом деле Семе–Поинту было приятно узнать, что Саня Омский наверняка вместе со своим братом смотрящим позаботился о том, чтобы он не появился на зоне настоящим чмошником. Их передача оказалась как нельзя кстати: за несколько месяцев нахождения под следствием одежда и обувь, в которых его и арестовали, сильно поизносились. Иногда, когда было холодно, приходилось даже спать не раздеваясь.
Однако Саня Омский, как оказалось, позаботился не только о его одежде, но еще и о том, чтобы подстраховать Сему–Поинта во время этапирования на зону: наверняка это его идея отправить с его этапом Филимона.
Этот мужичок не так прост, как может показаться на первый взгляд. В нем чувствовалась внутренняя уверенность, а судя по многочисленным наколкам перстней на пальцах, сразу было ясно, что у него ходок, как грязи. Он четко ориентируется в криминальном мире, ботает по фене, знает с кем и как разговаривать. Умеет быть не только дипломатичным, но и вполне жестким, когда понимает, что без этого никак невозможно обойтись.
Не прошло и двух часов с момента, когда Сема-Поинт получил посылку от Сереги Младого, как вновь заскрежетали замки дверей в камеру, и на этот раз в нее вошел старший дежурный по корпусу, моложавый капитан туберкулезного вида. Рядом с ним в дверь протиснулся старший прапорщик.
Капитан держал в руке пластиковую дощечку, на которой было что-то расписано карандашом.
— Ружейников! — зычно выкрикнул капитан, несмотря на то, что камера была небольшой, и вполне достаточно было говорить обычным голосом.
— Филимон Сергеевич, тысяча девятьсот сорок шестого года рождения, статьи сто сорок четвертая, часть вторая, сто сорок шестая, части первая и вторая. Общий срок — четыре года строгого режима, — привычно вяло оповестил тот о своих криминальных подвигах и даже зевнул, открыто выказывая свое явное неуважение к капитану.