Зона испытаний
Шрифт:
Гай резко поднялся, зачем-то старательно подсунул стул под стол, за которым сидел, и, крепко опираясь на спинку этого стула, сказал:
– Вы правильно заметили, Петр Самсонович, решать этот вопрос обычными административными мерами нельзя. Никто лучше авторитетной комиссии не сможет решить, была ли эта ошибка Долотова случайной или… он не стоит тех денег, которые ему платят. Но вначале мы обсудим этот вопрос на общем собрании летного состава. Надеюсь, наше решение будет принято во внимание?
– Разумеется! Без оценки летчиков ни я, ни Савелий Петрович просто не имеем права делать какие-то выводы! – немедленно заверил Данилов.
Когда Гай вышел, Данилов сказал, пряча глаза от Руканова.
– Зачем вы так? Кому за что платят… Откуда у вас эта… терминология?
– Мы
– Нельзя так, – Данилов поморщился. – Неужели вы не понимаете, что работа летчиков-испытателей – это в первую очередь призвание? А корысть, голубчик, ищет другие профессии. Нехорошо: ваши слова будут истолковаиы как оскорбление. Да и по какому праву?.. Что мы, работодатели какие-нибудь? Скверно, очень скверно вы сказали.
Едва Гай вышел из кабинета, его окликнула секретарша.
– Вот возьмите, – сказала она негромко, протягивая ему какие-то листы. – Это копия объяснительной записки Руканова, он посылал ее в министерство. Я слышала ваш разговор. Прочитайте внимательно, вам пригодится.
– Благодарю, – сказал Гай и, уловив жесткое непреклонное выражение на лице женщины, подумал: «Нет, Володя, не быть тебе в чинах».
Это была не объяснительная записка, а нечто вроде обвинительного заключения. Ни слова в оправдание, никаких упоминании о причинах, которые могли повлиять на самочувствие летчика, а лишь подробное описание существа ошибки Долотова, «которая могла привести к необратимым последствиям», а также старательное перечисление дат и номеров приказов, где Долотову объявлялись выговоры и за что. Мало того, Володя не забыл упомянуть об устном приказе Главного отстранить Долотова от испытаний С-14 «за проведение непредусмотренного заданием режима полета». Завершая записку, Руканов как бы вполголоса, ссылаясь на свидетельство сослуживца Долотова, сообщал, что во «время пребывания в летном училище он снискал своим поведением печальную известность человека недисциплинированного, каким-то образом замешанного в историю избиения инструктоpa, и только недоказанность его пряного участия в драке помогла Долотову избежать отчисления из училища».
Теперь Гаю нетрудно было понять, на чем основывалось требование министерства «решить вопрос о возможности дальнейшего использования…».
«Я его уничтожу! – мысленно поклялся Гай-Самари. – Я его уничтожу, чего бы это мне ни стоило!»
Гаю больше не казалось случайностью ни история с характеристикой, ни отношение Руканова к назначению Долотова на лайнер.
Раздумывая, «из чего все это может происходить», Гай спрашивал себя: «Неужели делание карьеры даже таким, не лишенным таланта работником должно быть сопряжено с низостью?.. Нет, – решил Гай, – низменное порождается чем-то ущербным в человеке». И делил сущность натуры Володи на две неравные и неравнозначные части. Главная, хорошо развитая часть была приспособлена к служебной стороне жизни. Никто из самых придирчивых наблюдателей не мог бы, не покривив душой, назвать Руканова незначащим специалистом, неумелым работником. Он был старателен, исполнителен, судил о делах «вполне на уровне», его выступления на совещаниях производили хорошее впечатление своей логичностью, обстоятельностью. Он легко разбирался в стоящих перед КБ задачах. Но вторая сторона существа Володи, проявляющая себя вне служебных взаимоотношений, та человеческая, житейская его часть, о которой Гай не задумывался ранее и не принимал в расчет, была на редкость плоска, худосочна, нетребовательна, лишена вкуса и опыта, а значит, подчинена любым внешним влияниям. В детстве – авторитету матери, учителей, кулакам дворовых мальчишек и однокашников, теперь – жене, построившей их совместную жизнь на свой лад. Гай знал ее еще в ту пору, когда был холост и хаживал на танцы в компании с Лютровым, Саниным, Костей Караушем. Тамара Сотникова, полногрудая коротышка, известная среди завсегдатаев парковой танцплощадки как одна из самых покладистых «кадров» из числа официанток загородного ресторана, без труда распознала, что представляет собой худощавый «очкарик», сбивчиво топтавшийся с ней на затененной стороне танцплощадки. Замужество было для нее стопроцентной удачей.
«Как же тут не быть низости, – заключал Гай-Самари, – если служебная сущность Руканова целиком в услужении у этой вконец развращенной бабенки?»
«…И что за историю он знает о Долотове? Действительное это событие или «сослуживец» насочинял? Да и кто он, этот пресловутый сослуживец? Откуда знает Руканова?.. Стоп! Трефилов! Кому же еще злословить о Борьке?»
Гай очень ждал возвращения Долотова из госпиталя. Прежде чем приниматься за Руканова, Гай должен был точно знать, что произошло в училище. Знать правду.
«Да, но захочет ли Долотов вообще говорить на эту тему, вот в чем вопрос!..»
– Как держаться за ручку, не забыл? – спросил Гай, приметив вошедшего в диспетчерскую Долотова.
– Начальство желает проверить?
– На то оно и начальство.
– Ясно.
– Повеселим ручку для общей ерундиции. Сначала я постараюсь оторваться, потом ты. Как на инспекторской проверке во время службы. Идет?
Долотов приехал на базу во второй половине дня, сразу же, как был выписан из госпиталя. Приехал единственно на нетерпения почувствовать себя вернувшимся, а возвращаться ему кроме как на работу было некуда. К тому же Долотову очень хотелось повидать Извольского, чтобы поделиться с ним своими соображениями о причине катастрофы высотного разведчика, над которой, как над замысловатой шахматной партией, он много размышлял.
Извольского на базе не оказалось, назавтра ему предстояло быть на заседании специальной комиссии, разбиравшей катастрофу высотного разведчика, и Гай отпустил его домой.
По пути на стоянку Долотов спросил:
– Не боишься, что уделаю?
Не говори гоп! – улыбнулся Гай. – Взлетать будем в паре.
Они набрали высоту и вышли в зону. Долотов летел справа от машины Гая, чуть дальше, чем следовало.
– А ближе? – услышат он в наушниках.
Долотов прижался к МиГу Гая так, что мог бы коснуться его машины консолью крыла. Это было не по правилам, но Гай молчал. Он понял, что Долотов сделал это нарочно, потому что Гай поддразнил его. «Ожил, бегемот – решил Гай.
– Заходи в хвост и не отрывайся… если можешь, – сказал Гай.
Долотов отошел вправо, показал Гаю брюхо своего МиГа, прибрал газ и принял нужное положение – сзади и чуть ниже машины Гая.
– Начали, – услышал Долотов.
– Понял.
Два маленьких самолета, как в показательном парном пилотаже, проделали несколько классически законченных фигур – петлю, вторую, резво входили в виражи, сваливались в спирали, разгонялись, шли друг за другом в боевом развороте, крутили косые петли, «каруселью» ходили по кругу, уменьшая радиус до предела, до вибрационной дрожи машин.
Долотов шел за Гаем, как привязанный.
Гай-Самари стал менять тактику. Где-то в середине «горки», с переворотом через крыло, направил МиГ к земле, а когда вышел из пике, долго тянул на бреющем.
Долотов следовал за ним так, будто знал каждый следующий маневр Гая, шел не отставая, стараясь ни на мгновение не терять его из виду. Это было нелегко. Иногда самолет Гая пропадал из поля зрения, и только навыки истребителя помогали Долотову безошибочно угадывать, куда повернул Гай. В одно из таких мгновений, потеряв и тут же обнаружив самолет Гая-Самари, Долотов подумал: «Хороший обзор из кабины у этого старичка, не то, что у высотного разведчика».
И тут же счастливой догадкой другая мысль: «Ну да! Все дело в обзоре! Из кабины разведчика я бы не уследил. – вот где собака зарыта! Я же летал на нем!»
Прижав самолет ближе к земле, Гай некоторое время летел, не меняя положения, рассчитывая, что Долотов устанет от напряжения внимания, не успеет достаточно быстро вслед за ним включать тормозные щитки и проскочит.
Но едва лопухи щитков дрогнули на фюзеляже самолета Гая, как Долотов туг же придавил кнопку их выпуска у себя на ручке управления. Гаи набрал высоту и сказал несколько осипшим голосом: