Зона поражения

Бородыня Александр Сергеевич

— Она была здесь несколько дней назад, — тихо сказала Зоя.

— Почему ты решила?

— Может быть, и не она. Но на этой постели, — не поворачиваясь, Зоя указала рукой на развороченную кровать, — совсем недавно трахались.

— Из чего же это следует?

— А просто. Я была здесь во время эвакуации, и потом, когда разрешили забрать вещи. Картина другая. Не до любви было. Кроме того, там пеньюар на стуле бабой еще пахнет. Можете понюхать.

В комнате, так же как и на лестнице, в воздухе держался слабенький, но вполне различимый лекарственный запах. Макар Иванович

пощупал рукой постель. Прогретые солнцем простыни были теплыми. На мягком стуле рядом с кроватью лежал шикарный пеньюар, действительно было похоже, будто он только что сброшен. Но, внимательно осмотрев комнату, Макар Иванович обнаружил угол загнутого ковра, покрытый пылью. Ковер оставили в таком положении, похоже, много лет назад.

Он подошел к окну. «Кадиллак», стоявший возле подъезда, вызвал улыбку. Синий бронированный фургончик рядом с «Кадиллаком» выглядел как-то неряшливо, куце. У подъезда стоял оперативник, одетый в белый защитный комбинезон. Он стоял, расставив ноги, и рука его лежала на рукоятке короткого автомата. Оперативник снял маску и, склоняясь к зеркальным стеклам «Кадиллака», кажется, пытался расчесать волосы. Висящий на ремне автомат соскальзывал при этом, и оперативник несколько раз поправлял его.

— Видели тряпку? — не поворачиваясь, спросила Зоя. — На ней ни одной пылинки нет, и на простынях чисто…

— Все-таки ты ошиблась, — сказал Макар Иванович. — Наверное, оперативники на кровати валялись. Они же как дети… — Осторожно он приобнял женщину за плечи. — Я думаю, в этой комнате никого не было уже несколько лет!

— Разве!

Зоя вырвалась и резко повернулась.

— А вот на это что скажете? — Она протянула руку к маленькому туалетному столику, стоящему рядом, и схватила из пепельницы недокуренную смятую папиросу. — Она же еще мягкая! — Пальцы Зои раскрошили папиросу прямо перед носом Дмитриева. — На подъезде была пломба. Как я поняла, официально в здание до нас не заходил никто. А эту дрянь курили, похоже, только сегодня утром!

Табак осыпался с ее опрокинутой ладони на ковер. Макар Иванович взял из пепельницы другой окурок. Сердце журналиста приятно стукнуло. Он опять ощутил азарт погони.

— Умница ты! — сказал он. — Ты даже не представляешь, что нашла! — Он поворачивал папиросу, разглядывая ее, мгновенно мелькнувшая догадка подтверждалась. — Ты не представляешь!

— Что я нашла? — сухо спросила Зоя.

— Не важно… Не важно… — Макар Иванович бросил окурок назад, в пепельницу. — Так, подозрение одно.

Но это не было подозрением. Теперь Дмитриев был совершенно уверен в своей идее. Вынутая из пепельницы папироса была выкурена Максом, покойным Максом, отпетым в церкви и уже похороненным. Выкурена как минимум через неделю после смерти. Макс никогда не менял сорта своего табака. Он курил папиросы «Север» даже тогда, в Чехословакии.

— «Беломор» не везде достанешь, — объяснял он. — А «Северок» по всей стране есть.

В те годы так оно и было.

Макар Иванович хорошо запомнил его восторг, когда, остановив танк возле разбитого табачного киоска, Максим крикнул:

— Давай поспорим, что «Север» и в Праге есть.

Макс

был помешан на двух вещах: на градусниках и на папиросах «Север».

Глава шестая

Конец мистики

1

Ни дождя, ни снега, но плоские серые тучи так залепили небо, что и днем в палате приходилось включать электричество. Лапочка неприятно отражалась в оконном стекле, и Паша закрыл шторы. Соседи по палате не возражали. Без лампочки строчки не прочесть. Изнывая от бездействия, он обложился газетами: Паша купил их внизу в холле, все, что были. В основном его интересовали новости из Чечни. Сводки за время его отсутствия стали скупыми, комментарии поостыли. Вступать в разговоры на лестнице Паша не решался, опасаясь, что может быть раскрыт, а в палате поговорить было не с кем.

Сергей Константинович так и не вернулся в палату. Ни утром, ни на следующий день, позже Паша узнал, что операция не помогла. Об ошибке хирурга не могло быть и речи, оперировал «Бог» — Александр Алексеевич.

Прошли еще сутки, но свободную койку так никто и не занял. Клиника переполнена, лечение дешевое, умирающие в очереди стоят, а тут место освободилось. Валентина успокоила Пашу, сообщив, что это по ее распоряжению в палате оставили резервную койку. Также она сказала, что сделала ему «блатную» карту. С такой «историей болезни» во время общего обхода его никто не потревожит.

Они встретились на второй день заключения Паши в клинику на лестнице рядом с лифтовым холлом. Валентина поджидала его. На подоконнике он заметил две недокуренных жестоко раздавленных сигареты, в руке Валентины дымилась третья. Она явно нервничала.

— Ну как ты? — спросила Валентина, своим тоном сразу обезоруживая Пашу.

— Жду!

— Прости, не поняла… — Глаза у нее были сонные, красные. Она жадно затянулась, медленно выпустила через ноздри дым. — Чего ты ждешь?

— Когда в семьсот седьмую новую жертву привезут.

— Значит, ты знаешь, что он умер?

— Убили его! — сказал Паша тихо. — Убили, Валентина Владиславовна. Сначала зашел врач, был разговор. От чего-то он отказался, от какого-то предложения. Но конкретно не знаю, не с начала слышал. Потом появилась сестра, и все… Я так понимаю, она вкатила ему что-то быстродействующее. Он был мертв уже через две минуты после того, как она вышла.

За окном внизу в черноте ровными прямоугольниками светился массив новостройки. Паша сосредоточился на самом дальнем здании и пытался сосчитать, сколько в нем этажей, почему-то ему было трудно смотреть в глаза Валентины. Она молчала.

— Как муж-то ваш? — спросил Паша.

— Муж? Спасибо, все в порядке… Извини, задумалась, две ночи не спала. Значит, ты был рядом, когда его убили.

Паша сбился со счета и дернул плечом.

— По-моему, вы сами меня устроили в палате напротив.

— Да, да, конечно. Ты видел медсестру, которая сделала последний укол?

— Да видел!

— Можешь ее описать?

— Естественно, могу! За сорок ей, треугольнички такие золотые в ушах…