Зонт Святого Петра
Шрифт:
— Мягкое, как шелк… Владин, миленький, хорошо бы ты поменялся со мной местами. Там очень сквозит, когда открывают дверь. Ну, что ты состроил такую упрямую кислую мину? Может быть, хочешь мне возразить? А ну-ка, раз-два, пересаживайся, Владин!
Мученик любви поменялся местами с женой, и госпожа Слиминская оказалась теперь рядом с молодым адвокатом Виброй, который был занят главным образом Веронкой. Да и девушка болтала с Дюри, словно сойка, которой язычок надрезали. Знаменитый умница, которого прочили рано или поздно в депутаты от Бестерцебани, слушал ее с таким напряженным интересом, будто с самим епископом беседовал; ни за что на свете не отвел бы он от нее глаз, разве что на мгновенье, когда сама Веронка взглядывала на него.
Они говорили тихо, можно было подумать, бог весть о каких важных делах толкуют, а ведь речь шла о сущей ерунде. Чем обычно занимается Веронка днем? Да так, читает, гуляет. Из этого вытекал другой вопрос: что она читает, где гуляет? Веронка назвала книги. Дюри их тоже читал, и они начали вспоминать героев романов, будто общих знакомых: орла Элемера, Ивана Беренда, Эржике Анкершмидт, Аранку Бельди. * Конечно, Пал Бельди очень сглупил, не приняв княжеского титула.
— А может, это было и не так глупо. Ведь прими он титул, на чем бы тогда строился прекрасный роман?
Затем адвокат принялся расспрашивать о Глогове, о том, очень ли там скучно.
Веронка удивленно подняла на него темно-синие глаза.
— Как можно скучать в Глогове? (Словно какой-нибудь невежда спросил, не скучно ли в Париже.).
— А лес в Глогове есть?
— Да еще какой!
— Вы туда ходите?
— Конечно, хожу.
— И не боитесь?
— Чего же мне бояться?
— Ну, знаете, в лесах иногда встречаются такие обитатели…
— Ах, в нашем лесу наоборот! Его обитатели меня боятся.
— Правда? Вас тоже можно бояться?
— Да, потому что я их ловлю.
— Разбойников?
— Да полно вам! Будете так говорить, я вас по руке ударю.
— Ну, бейте! Вот моя рука.
— Если вы еще хоть раз так скажете… Я ловлю в лесу бабочек.
— А попадаются красивые бабочки? Когда я был студентом, у меня была коллекция. До сих пор сохранилось несколько экземпляров.
Но и Веронку охватило желание похвастаться.
— Видели бы вы мою коллекцию! В ней все есть: «траурница», «адмирал», «попова кошка», «Аполлон». Жаль только, что у моего «Аполлона» надорвано крылышко.
— А есть у вас «хэбэ»?
— Есть, да какая большая! С мою ладонь.
— А ладонь у вас большая? Ну-ка, покажите?! Веронка положила ладошку на скатерть. Конечно, она была крошечной, да такой тоненькой, беленькой, словно лепесток розы.
— Сойдет за сажень в стране лилипутов, — заметил адвокат ласково и, схватив спичку, начал, озорничая, измерять ширину ладони.
Во время обмера он случайно прикоснулся к ладони Веронки пальцем, девушка вздрогнула, отдернула руку и вспыхнула.
— Очень душно, — сказала она сдавленным голосом и прижала руку к покрасневшему личику, словно только для этого отдернула ее.
— В самом деле, жарко, — подхватила госпожа Слиминская. — Расстегни пиджак, Владин!
Владин вздохнул и расстегнул пиджак, а Веронка вернулась к своим мотылькам.
— Ловля бабочек для меня настоящий спорт. Наверно, как для мужчин — охота на зверей.
— Я тоже восхищаюсь бабочками, — уверял Дюри, — ведь они любят только один раз.
— О, я люблю их за другое…
— Не потому ли, что у них есть усы? Веронка обиженно отвернула головку.
— Господин Вибра, вы становитесь несносным!
— Спасибо за признание!
— Какое признание?
— Что я становлюсь несносным. Стало быть, до сих пор я таковым не был.
— А, вот вы и попались! Известный адвокатский прием — толковать слова по-своему, приписывая людям то, чего они не говорили. Знаете, с вами опасно беседовать! Я не промолвлю больше ни слова.
Дюри умоляюще сложил руки.
— Я больше не буду! Никогда! Только, пожалуйста, говорите!
— Вы серьезно интересуетесь бабочками?
— Честное слово, никакие львы и тигры не интересуют меня сейчас так, как бабочки.
— Знаете, бабочки прекрасны, как нарядные женщины. А какое сочетание цветов! Когда я рассматриваю их крылья, мне кажется, будто это узорчатая материя. Возьмите, например, «хэбэ»: разве не чудесно сочетание ее нижних черно-красных крылышек с верхними желто-синими? Такая же замечательная гармония и в пестром наряде «поповой кошки». А как торжественно-мрачен туалет «траурницы» — коричневый с желтым кантом и синими крапинками! Поверьте, знаменитому парижскому Борту и тому не грех сходить в лес да поучиться у бабочек искусству одеваться!
— Потише, Владин! — вскричала в эту минуту госпожа Слиминская. — Побереги свои легкие! На местное письмо достаточно наклеить марку в три крейцера!
Владимир Слиминский вступил в спор с сенатором Файкои на актуальную тему о том, что бы произошло, если б люди не имели слуха, и так громко возражал ему, что любящая половина не могла оставить без внимания расточительность Владина в отношении к собственным легким и призвала его к порядку.
— Сидят рядом, а все-таки кричат, — ворчала она, качая головой. — Это все равно что на местное письмо наклеить марку в пятнадцать крейцеров. О господи, господи, и когда только люди поумнеют?
В этот момент поднялся сенатор Конопка и поднял тост за хозяина дома, «регенератора» Бабасека. Он говорил таким же тонким скрипучим голосом, какой был у Мравучана; если закрыть глаза, можно было подумать, что Мравучан сам себя восхваляет, и это возбудило шумное оживление. Затем вскочил Мравучан и поднял бокал за Конопку, жестами, гримасами и подмаргиванием подражая манере Конопки. И над этим много смеялись. (А между тем разве не так поступают короли, когда из вежливости появляются в форме друг друга, — однако над этим никто не осмеливается смеяться!)