Зоопарк в моем багаже
Шрифт:
Сверху на клетке сонь мы держали хлопковые очески, из которых делали новые постели для грызунов, когда старые становились слишком уж негигиеничны. В тот вечер я принес им корм и увидел, что постели пора уже менять. Убрав драгоценные сокровища, которые скапливаются в спальнях сонь, я выкинул грязные очески и только взялся за чистые, чтобы оторвать сколько надо, как меня вдруг кто-то укусил за палец. Я не на шутку испугался. Во-первых, это было совсем неожиданно, во-вторых, у меня промелькнула мысль о змее. Но тревога моя длилась недолго. Из оческов, едва я снова к ним прикоснулся, высунулась
Мы отказались от неравной борьбы и оставили Бертрама в покое. Однако он, добившись победы в квартирном вопросе, на этом не остановился. Вечером, когда сони выходили из спальни и с радостным писком бросались к наполненной кормом тарелке, Бертрам покидал свою постель и спускался по передней проволочной стенке. Он повисал на сетке и с завистью глядел, как его сородичи уписывают угощение и волокут к себе в кровать отборные кусочки банана и авокадо, наверно, чтобы не голодать ночью. Вид у висящего на сетке Бертрама был такой жалкий, что мы в конце концов сдались и начали ставить ему наверх тарелочку с едой. Все-таки этот хитрец добился своего: раз уж мы все равно кормили Бертрама, глупо было не пускать его в клетку. Мы поймали его и посадили к остальным. Он тотчас обосновался на старом месте, словно никуда и не уходил. Вид у него стал даже самодовольнее прежнего. Ну что еще делать с животным, которое упорно отказывается от свободы?
Мало-помалу все становилось на свое место. Мы починили все нужные клетки и к каждой прибили спереди мешковину, которой можно было закрывать сетку в пути. Банки с ядовитыми змеями во избежание неприятностей накрыли двойным слоем марли, крышки завинтили. А все снаряжение, весь этот причудливый набор – от мясорубок до генераторов, от шприцев до весов – уложили в ящики и надежно заколотили. Тонкие сетки свернули вместе с огромными кусками брезента. Осталось только дождаться эскадры грузовиков, которые повезут нас к побережью. Накануне вечером к нам пришел Фон, чтобы распить бутылочку на прощанье.
– Ва! – грустно воскликнул он, потягивая виски. – Мне очень жаль, что ты уезжаешь из Бафута, мой друг.
– Нам тоже жаль, – искренне ответил я. – Нам было очень весело здесь, в Бафуте. И мы собрали много отличных животных.
– Почему бы тебе тут не остаться? – спросил Фон. – Я дам тебе участок, построишь себе хороший дом и откроешь зоопарк здесь в Бафуте. И все европейцы будут приезжать сюда из Нигерии, чтобы посмотреть на твоих зверей.
– Спасибо, мой друг. Может быть, я когда-нибудь вернусь в Бафут и построю себе тут дом. Это хорошая мысль.
– Прекрасно, прекрасно, – Фон поднял вверх свою стопку.
На дороге внизу стайка детей Фона пела грустную бафутскую песню, которую я еще никогда не слышал. Я живо достал магнитофон, но только все приготовил, как дети смолкли. Фон с интересом смотрел, что я делаю.
– Ты можешь поймать Нигерию этой машиной? – спросил он.
– Нет, она только записывает, это
– А! – глубокомысленно сказал Фон.
– Если твои дети поднимутся сюда и споют свою песню еще раз, я покажу тебе, как работает эта машина, – сказал я.
– Очень хорошо, – ответил Фон и, повернувшись к окну, которое выходило на темную веранду, окликнул одну из своих жен.
Она сбежала вниз с крыльца и вскоре вернулась, подгоняя робко улыбающихся ребятишек. Я расставил их вокруг микрофона и, положив палец на клавишу, повернулся к Фону.
– Пусть теперь поют, я запишу.
Фон встал, величественно возвышаясь над детьми.
– Пойте, – повелел он, взмахнув своей стопкой.
Скованные робостью малыши несколько раз начинали петь вразнобой и тут же сбивались. Но потом они осмелели и распелись. Отбивая ритм стопкой и покачиваясь в лад песне, Фон изредка вплетал свой могучий голос в детский хор. Когда песня кончилась, он улыбнулся своим отпрыскам.
– Молодцы, молодцы, выпейте, – сказал он.
Один за другим дети подходили к нему, держа у рта сложенные чашечкой розовые ладошки, а он наливал им по глотку почти чистого виски. Тем временем я прокрутил ленту обратно, подал Фону наушники, показал, как с ними обращаться, и включил звук.
Надо было видеть лицо Фона! Сначала на нем выразилось крайнее недоверие. Он снял наушники и подозрительно посмотрел на них. Потом снова надел и стал удивленно слушать. Лицо его озарилось широкой, восторженной мальчишеской улыбкой.
– Ва! Ва! Ва! – восхищенно шептал он. – Вот это здорово!
С большой неохотой Фон уступил наушники своим женам и советникам, чтобы они тоже могли послушать. Раздавались восторженные возгласы, прищелкивали пальцы. Фон исполнил еще три песни в сопровождении детского хора и потом прослушал их запись. Он готов был слушать все бесконечно. Восторг его не ослабевал.
– Замечательная машина, – заявил он, глотая виски и разглядывая магнитофон. – В Камеруне можно купить такую машину?
– Нет, здесь их нет, может быть, есть в Нигерии... в Лагосе, – ответил я.
– Ва! Здорово! – мечтательно твердил он.
– Когда я вернусь в свою страну, я попрошу переписать твои песни на настоящую пластинку и пришлю тебе, чтобы ты мог заводить ее на своем граммофоне, – сказал я.
– Очень хорошо, очень хорошо, мой друг, – обрадовался он.
Через час Фон ушел. На прощанье он нежно обнял меня и сказал, что придет еще утром, перед нашим отъездом. Завтра нас ждал напряженный день, и мы хотели поскорее лечь в постель, но тут на веранде послышались шаги и кто-то хлопнул в ладоши. Я подошел к двери. На веранде стоял Фока, один из старших сыновей Фона, удивительно похожий на отца.
– Здравствуй, Фока, добро пожаловать. Входи, – сказал я.
Фока шагнул в комнату и застенчиво улыбнулся мне. Под мышкой у него был какой-то сверток.
– Фон прислал вам, сэр, – сказал он, протягивая мне сверток.
Я с удивлением развернул его. Внутри лежала резная бамбуковая трость, небольшая, богато расшитая шапочка и желто-черная мантия с изумительной вышивкой на воротнике.
– Это одежда Фона, – объяснил Фока. – Он прислал ее вам. Фон просил меня сказать, что теперь вы второй Фон Бафута.