Зоосити
Шрифт:
Мы направляемся в Яуберт-Парк. Там кучкуются сутенеры и наркодилеры; кроме того, на лавочках сидят вполне добропорядочные граждане — вышли с работы на обеденный перерыв. Ренир направляется прямиком к общественным туалетам. Рядом со стилизованной хижиной стоит группка людей; они передают по кругу бумажный пакет с дешевым вином. Увидев нас, все пугаются; иссохшая, костлявая женщина цепляется за руку стоящего рядом старика и прижимается к нему, как будто прося защиты.
— Эй, начальник! — кричит старик. Его лицо
— Нет-нет, Ханнес, ничего подобного. Эта молодая дама хочет спросить вас об одном человеке. Возможно, когда-то он тоже жил у нас. Может быть, вы или Анна Мари его узнаете.
Я показываю им фото; они пускают его по кругу с такой же серьезностью, как только что передавали вино.
— Нет… Я этого типа не знаю. — Ханнес трясет головой.
— Вы уверены? Возможно, теперь он выглядит по-другому. — Естественно, сейчас он выглядит совсем по-другому — ведь он совсем обгорел. Но я им этого не говорю. — Его звали Патрик Серфонтейн.
— Как-как? — переспрашивает старуха по имени Анна Мари.
— Патрик Серфонтейн. Ему было пятьдесят три года. Родом из Кронстада.
— Нет, мадам, — повторяет Ханнес, снова тряся головой.
Анна Мари хлопает его по плечу:
— Слушай! Это же Падди! А ну-ка! — Она хватает фото дрожащими руками — то ли от болезни Паркинсона, то ли от пьянства. — Верно, у него борода… Помнишь, у него был Трубкозуб! — Анна Мари ожесточенно чешется, как будто у нее вши, и оборачивается к моему спутнику: — Помните, мистер Снейман?
— Значит, животное у него все же было! — говорю я.
— Да, я его помню. — Снейман качает головой. — Его паршивый Трубкозуб во все запускал свой липкий язык, особенно в сахар… Повара ужасно злились.
— Он еще кормил его вот такими таракашками… Помните, мистер Снейман? — Анна Мари разводит большой и указательный пальцы дюйма на два.
— Это не таракашки, — с сильным немецким акцентом возражает стоящий рядом мрачный тип. Он опирается о магазинную тележку, в которой лежат остатки односпального матраса.
— У нас их называют таракашками… у нас еще не такие водятся! — хвастает Анна Мари, хлопая себя по бедру. Смеются все, даже мрачный немец и Снейман.
— Когда вы в последний раз его видели? — спрашиваю я.
— Недели две назад, — отвечает Снейман, подумав. — А может, даже месяц. Если я его ни с кем не путаю, он то приходил, то уходил…
— Гулял сам по себе, — одобрительно замечает Ханнес. — Знаете, приютская жизнь — она не всем подходит. Некоторым дороже свобода. Не все могут жить по чужим правилам. — Он едва заметно кивает Анне Мари, словно предостерегая ее.
— Эй ты! Не смеши меня! — говорит она.
— У нас многие то приходят, то уходят, — добавляет Снейман. — Летом живут на улице, а когда настают холода,
— Может, вы еще кого-то из ваших постояльцев давно не видели? Я имею в виду постояльцев-зоо…
Все переглядываются и качают головами.
— Откуда нам знать? — ворчит угрюмый немец.
Я понимаю: именно на такое отношение и рассчитывает убийца.
Глава 31
Мандла, или Мандлакази Мабусо, не просто толстая — она огромная. На животе у нее бесчисленные складки. Она не переставая лопает жареные треугольные пирожки с овощами, которые достает из пакета. Одной рукой крутит руль, а другой то и дело лазает в пакет и закидывает пирожки в рот. Настоящий конвейер! Мандлакази везет нас в «Кресту» на встречу со свидетельницей. Ленивец тут же проникается к ней — хотя, скорее всего, ему больше всего нравятся вегетарианские пирожки, которыми она его то и дело подкармливает.
Свидетельница позвонила сегодня утром, пока я обзванивала авиакомпании. Она утверждает, что видела, как убивали Воробья. Дейв тут же перезвонил мне, и я потребовала, чтобы меня тоже взяли на встречу.
— Дейв говорит, ты любишь сочных деток, — говорит Мандлакази с набитым ртом. До меня не сразу доходит, что речь идет о «и-Юси».
— Да. Я писала о них статью.
— Почему в прошедшем времени? Жалко… Дейв говорил тебе, что раньше я работала репортером светской хроники в «Санди таймс»?
— Что-то упоминал.
— А он сказал, почему меня оттуда уволили? Я так разжирела, что целиком заполняла собой все полосы! — Мандлакази трясется от смеха. — Нет, шучу. Мне просто все осточертело. Светская хроника — как рак. Знаменитости, скандалы, сплетни разъедают тебя. Стоит зазеваться, и эта дрянь сожрет тебя заживо.
— А криминальная хроника, значит, не сожрет?
— Вот что я тебе скажу: писать о так называемых звездах — все равно что подыхать от насморка, который перешел в гангрену. Или от рака задницы. Глупость сплошная. Нет, мне подавайте контрольный выстрел в голову или смертельное ножевое ранение! По крайней мере, такие репортажи хоть чего-то да стоят! Кстати, что ты сама думаешь о происшествии? Может, кто-то открыл сезон охоты на зоолюдей и трансвеститов?
— Это ритуальное убийство.
— Если бы! У нас уже неделю с первых полос не сходит облажавшийся псевдогангстер и его щеночек. Откуда ты знаешь?
— Два убийства за неделю. Обе жертвы — зоо, но их животных рядом с трупами не нашли.
— И ты решила, что эти два убийства связаны между собой? Почему? Способы убийства разные. Бездомному надели на шею горящую покрышку. Трансвестита изрезали ножом… Что-то не очень похоже. Ты уж мне поверь, детка, я на серийных убийствах собаку съела.