Зори над городом
Шрифт:
Полиции не было пока видно, и студенты беспрепятственно подошли к Невскому.
Вот тут-то и сказались последствия полицейского свистка и бегства городового.
Наперерез студентам бежал по улице целый взвод пеших полицейских с обнаженными шашками.
Притула (он шел почему-то в штатском — в черном пальто со щегольским котиковым воротником) скомандовал негромко:
— Рассеяться всем и потом — боковыми улицами — сойтись у Гостиного!
К нему сейчас же подскочил городовой:
— Господин! Немедленно удалитесь!
Притула презрительно пожал плечами, но ушел — в сторону Мойки.
То, что произошло после этого, походило на какую-то нелепую игру: городовые гонялись за студентами в одиночку, изредка ударяя их по спинам шашками, плашмя. Раненых не было. Городовые выглядели в своих стеганных на вате шинелях очень неуклюжими и тяжелой рысью продолжали бегать по улице.
Вдруг в игру вступил старенький отставной генерал; трясясь от гнева, он принялся кричать с тротуара:
— Мальчишки! Безобразие! Расстрелять всех по законам военного времени!
Даже полицейские приостановились, заслышав этот крик.
Воспользовавшись этой заминкой, студенты снова соединились в колонну — и как мало их оказалось! Десятка три… не больше… Не было видно ни Притулы, ни Трефилова.
Бледный от волнения Веремьев расстегнул шинель, снял с груди красный флаг и высоко поднял его над головой.
— Стрелять! — завопил отставной генерал с тротуара. — Властью, данной государем…
Демонстрация, несмотря на свою малочисленность, уже не казалась ни жалкой, ни бессильной.
Гриша успел заметить, что большинство прохожих снимали перед красным флагом шапки.
Двое городовых подбежали к Веремьеву, схватили его за локти, Гриша, кинувшись вперед стремглав, успел перехватить флаг.
Вставай, проклятьем заклейменный…Пели всего несколько голосов.
И всего один флаг — небольшая полоска красной материи — колыхался над кучкой людей, сгрудившихся у Гостиного двора: это было место, где демонстрации студентов надлежало разделиться на два потока.
Не было потоков. Была группа юношей в студенческих шинелях, с флагом, перед которым прохожие обнажали голову.
Не все, впрочем, снимали шапки: сытый барин в бобровой шубе, опираясь на трость, брюзгливо смотрел на студентов и, должно быть, говорил что-то сердитое — двигались складки на его бритом лице, но слов слышно не было.
Кто-то ловко сбил шапку с его головы — он в ответ замахнулся тростью. Казалось, сейчас завяжется свалка, туда кинулись городовые…
Гриша отбежал подальше и поднял красный флаг. Вот когда ему понадобились длинные ноги! Он слышал за собой хриплое дыхание… То ли потому, что городовым не приказано было стрелять, то ли еще почему, но они бежали молча, с обнаженными шашками — и никак не могли догнать Шумова. Ему самому показалось, что длится это бесконечно долго.
Впервые в жизни он чувствовал себя таким сильным.
Ощущение этой силы росло с каждым мгновением. Сам Григорий Шумов как бы рос вместе с этим чувством, его охватывал никогда не испытанный восторг.
Он глядел прямо перед собой. И в то же время видел: все, кто шел ему навстречу, обнажали головы.
И вдруг все оборвалось.
На углу Невского стоял постовой. При виде флага он вынул было, должно быть по привычке, свисток, а потом, сообразив что-то, придерживая левой рукой селедку-шашку в черных ножнах, затопал наперерез Шумову.
Он подбежал, когда сиплое дыхание преследователей за спиной Григория уже начинало ослабевать, удаляться.
Городовой протянул огромную лапу, обтянутую белой шерстяной перчаткой, и Гриша, бессознательно загораживая флаг, ударил с размаху полицейского локтем в лицо.
На бегу удар вышел сильнее, чем он рассчитал, — грузное тело городового, неуклюже согнувшись, полетело к тротуару.
Шумов побежал дальше посреди мостовой.
Через несколько мгновений во внезапно наступившей неестественной тишине позади звучно лопнул выстрел. «Не попал», — успел подумать Гриша, и в это время его с силой рванули за плечо.
— Сюда! — выдыхнул кто-то рядом.
И он сразу понял: это свой.
— Флаг спрячь живей, — пробормотал неожиданный его спаситель, втаскивая его по ступенькам куда-то вниз, в темноту.
Гриша уперся и в последний момент повернулся назад: на улице видны были только полицейские — прохожие попрятались при первом же выстреле.
— Скорей!
Гриша вдруг увидел, что рядом с ним — Комлев, а ступеньки, на которых они оба стоят, ведут в тускло, по-дневному, освещенное кафе, куда он не раз заходил с журналом «Наш путь». Как давно это было!
Он узнал нарисованные на стенах цветы — мясистые, похожие на сырой шашлык.
Навстречу выглянул испуганный содержатель кафе, толстый брюнет в одной жилетке.
— Где выход? — рявкнул на него Кирилл. — Выход во двор!
Хозяин, онемев от страха, поспешно распахнул перед ним маленькую боковую дверь.
Мимо каких-то бочек и ящиков вышли они на двор, увидели ворота и осторожно выглянули на улицу — на Литейный проспект.
Только когда они — не то во второй, не то в третий раз — свернули в какой-то малолюдный переулок, Гриша, тяжело дыша, спросил Комлева:
— Ты-то как попал на Невский?
— Отдышись сперва, — сердито сказал Кирилл. — Чуть не угробили тебя, чертушку.
Некоторое время они шли молча.
— Отдышался? — спросил наконец Комлев.
— Отдышался. Куда мы идем-то? И как ты попал сюда, я тебя спрашиваю!
— Я тебя с утра сегодня ищу, — вместо ответа проговорил Комлев. — Дело есть.
Он остановился, свернул из газетной бумаги цигарку, внимательно посмотрел на Гришу и сказал негромко, оглянувшись предварительно по сторонам: